Графиня Елена Федоровна Соллогуб дала из собрания своего отца, которое находилось в доме на Поварской, парчовый сарафан цвета давленой малины и ярко-синюю, отороченную соболями, душегрейку. Шитый золотом кокошник с доходящими до бровей подвесками из кафимского жемчуга одолжил мне музей при Строгановском училище.
Кисейную рубашку сшили дома, и я, в виде боярышни, появилась на первом виденном мною настоящем бале, с лестницей, устланной красным ковром и уставленной тропическими растениями, с лакеями в красных камзолах и белых чулках, с оркестром на хорах и членами императорской фамилии в зале. Мне было очень жарко в тяжелой парче и кокошнике, но я мужественно всё сносила, считая, что костюм мне к лицу, и с удовольствием слушала, как Павел Иванович Харитоненко громогласно намеревается заказать Сурикову мой портрет в этом наряде. (Дальше разговоров дело, конечно, не пошло!)
Триумф мой завершился тем, что увивавшийся вокруг моей матери шведский полковник из свиты принца Вильгельма сказал ей на ломаном французском: «У вашей дочери красивые глаза!» Несколько позднее поговорка: «Кто хочет завоевать сердце матери, тот хвалит ее ребенка!» – весьма разумно умерила мою гордость.
Бал начался балетным дивертисментом. Первой выступила Мария Павловна, одетая, как и я, боярышней. Она плясала русскую одна, без кавалера, ни хорошо, ни плохо: все выполняла по правилам, пожимала плечом, помахивала платком и закончила танец поясным поклоном сидевшему в первом ряду жениху. Затем следовал менуэт. Младшая из Клейнмихелей, Ольга, в пудреном парике и фижмах появилась в паре с Владимиром Касаткиным, тогда еще катковским лицеистом. Оба были очень стильны и прекрасно танцевали. Третьим номером шла лезгинка – Тата Клейнмихель, в расцвете своей красоты, смуглая, с прекрасными черными глазами и косами, строгим профилем и темным пушком на верхней губе, была очаровательна в грузинском наряде. Плясала она не как любительница, а как законченная балерина, зато ее партнер, Федя Плещеев, красивый малый и неисправимый повеса, числившийся в то время Татиным женихом, не имел в себе ничего грузинского. Танцевал он неважно и мучительно не мог попасть кинжалом в ножны, после того как потрясал им в ходе лезгинки. Забегая несколько вперед, скажу, что Плещеев так плохо вел себя во время жениховства, что ему пришлось отказать от дома. Тата так и осталась незамужней.
Плещеевы жили в Трубниковском переулке рядом с Востряковыми. Знаю, что весною того же года (1908) Наташа и ее легкомысленный сосед проводили долгие часы во дворе или даже на крыше дома под предлогом наблюдения над появившейся на небе кометой Галлея. (Это, кажется, было наиболее безобидное из похождений Плещеева.)
Но возвращаюсь к костюмированному балу на Малой Никитской. После лезгинки старшая из сестер, Клера, исполняла соло танец баядерки – технически очень хорошо, но с таким скорбным выражением лица, что ее становилось жаль. Последним балетным номером следовала тарантелла (Элла
