Это различение, бесспорно, создает условия для применения новых и необычных для языкознания методов, значительно расширяет традиционную научную проблематику, открывает новые аспекты в старых проблемах и дает возможность более глубокого и более точно дифференцированного познания изучаемых явлений» (Звягинцев 1967: 107). Особую актуальность сегодня данная позиция имеет при исследовании и определении понятия языка науки, соответствующего объективным фактам лингвистической реальности конца XX – начала XXI века.
Подача во многих словарях терминов «язык» и «речь» как многозначных, что обусловлено качественной природой слова и связано с законом его многозначимости, с «законом лексической полисемии» (Будагов 1972: 140), отражает сложность семантической структуры этих номенов и особенность характера внутрисловных семантических связей, специфику их семантической позиции. В этом разрезе язык и речь также рационально рассматривать как явления взаимно идентифицируемые, взаимозаменяемые, связанные отношениями субституции, являющейся как бы функциональным следствием полисемии.
Возможно, именно этими причинами обусловливается (и объясняется) многогранность и внешняя гетерогенность в интерпретации языка науки на втором этапе концептуальной эволюции.
Язык науки признается то как «функциональная подсистема общелитературного языка», «целостная и самостоятельная функциональная разновидность общелитературного языка» (Даниленко 1977: 10; 1986: 9), как функционально-речевая разновидность общелитературного языка или «научный стиль речи… как совокупность ресурсов общелитературного языка, получивших определенное функциональное назначение» (Митрофанова 1975: 13; 1985: 10) и т. п., то как «функциональная разновидность современного русского литературного языка, выходящая, подобно языку художественной литературы, за пределы общелитературного языка» (Денисов 1993: 174). Он квалифицируется уже «не в виде единого функционального стиля речи, а в виде ряда жанровых стилей…: стиль учебников и учебных пособий, научно-популярный стиль… и т. д.» (там же: 174); определяется и как «разновидность русской речи, входящая в русский национальный язык как в единую систему, объединяющую все разновидности речевого функционирования» (Головин, Кобрин 1987: 9).
С позиций «интеллектуализации языка» и «деформации единого (реального) языкового сознания под воздействием научной формы общественного сознания» «язык науки» выступает в некоторых работах «прежде всего как системы научных понятий в том виде, в котором они, взаимодействуя с высшими формами теоретического мышления, составляют план содержания многочисленных научных терминологий» (Денисов 1974: 80; 87). Развивая семиотический аспект данного положения, автор далее приходит к необходимости разграничивать: «…языки (концептуальные схемы) науки…» и «функциональные стили, имеющие тематические… прагматические, речевые… теоретико-информационные различия, проявляющиеся в противопоставлениях форм и уровней общественного сознания, видов деятельности, условий общения, форм и видов реализации
