Симонов с озабоченным лицом и бросился во двор в помощь товарищу; но полицейский тащил уже Ваньку окончательно.
– Про што ты его? – закричал ему Симонов.
– А про то, – отвечал и ему будочник.
– Украл, что ли, он что? – спросил Симонов.
– Украл, – отвечал полицейский и утащил Ваньку совершенно из глаз.
Симонов, с тем же озабоченным лицом, возвратился в комнаты.
– Что такое? – спросил его Павел встревоженным голосом.
– В часть за что-то Ивана взяли.
– Как – в часть! Кто смел? Я сам сейчас схожу туда и задам этому частному! – расхорохорился Павел.
– Что вам туда ходить! Я сейчас сбегаю и проведаю. Говорят, украл что-то такое, – отозвался Симонов и действительно ушел.
– Неужели ваш отец не мог оставить человека почестнее? – проговорил своим ровным голосом Плавин, принявшийся покойно рисовать.
– О, отец! Разве он думает что обо мне; ему бы только как подешевле было! – воскликнул Павел, под влиянием досады и беспокойства.
На дворе, впрочем, невдолге показался Симонов; на лице у него написан был смех, и за ним шел какой-то болезненной походкой Ванька, с всклоченной головой и с заплаканной рожею. Симонов прошел опять к барчикам; а Ванька отправился в свою темную конуру в каменном коридоре и лег там.
– Что такое случилось? – спросил Павел все еще озабоченным тоном.
– Да так, дурак, сам виноват, – отвечал Симонов, усмехаясь: – нахвастал будочнику, что он сапожник, а тот сказал частному; частный отдал сапоги ему починить…
– Какой же он сапожник! – воскликнул Павел.
– Да вот поди ты, врет иной раз, бога не помня; сапоги-то вместо починки истыкал да исподрезал; тот и потянул его к себе; а там испужался, повалился в ноги частному: «Высеките, говорит, меня!» Тот и велел его высечь. Я пришел – дуют его, кричит благим матом. Я едва упросил десятских, чтобы бросили.
– И хорошо сделали, что высекли, – произнес Плавин опять своим холодным голосом.
– И я тоже рад, – подхватил Павел; по вряд ли был этому рад, потому что сейчас же пошел посмотреть, что такое с Ванькой.
Он его застал лежащим вниз лицом и горько плачущим.
– Ну, ты ее плачь; сам, ведь, виноват, – сказал он ему.
– Виноват, батюшка Павел Михайлыч, виноват, – отвечал, всхлипывая, Ванька.
– Тебя очень больно высекли? – спросил Павел.
– Правую сторону уж очень отхлестали, – отвечал Ванька.
– Ну, ничего, пройдет, – успокаивал его Павел и возвратился в свою комнату.
Там он застал довольно оживленный разговор между Плавиным и Симоновым.
– Тут тоже при мне в части актеров разбирали: подрались, видно; у одного такой синячище под глазами – чудо! Колом каким-нибудь, должно быть, в рожу-то его двинули.
– А разве
