кивнул, склонив голову набок. Он слушал. Мать была права. Говори то, что он хочет услышать. Но, черт возьми, это таки его вина. Он должен был остаться.
Опершись на стол, отец сложил руки на груди. Костяшки пальцев на правой руке были разбиты.
– Так, в конце концов, деньги твоей матери мои или твои?
– Ваши, отец.
Деньги не принадлежали отцу. Их оставила своей дочери его бабушка по материнской линии, и по завещанию они перешли Веронике и Оберону. Отдельную существенную сумму мать завещала и Вейни в благодарность за ее стойкую помощь и поддержку. Эти деньги Вейни так и не получила. Оберон смотрел через плечо человека, которого он ненавидел, на далекое море. Однажды он уплывет во Францию и никогда не вернется, пока его отец не уберется отсюда, желательно в деревянном ящике, безоговорочно и окончательно мертвый.
Да, он пересечет канал на пароходе, а потом сядет на поезд и поедет в Париж. Оттуда он направится к Сомме, реке, название которой, как говорил мистер Сандерс, кельтского происхождения и означает Спокойствие. Так хочется почувствовать себя спокойно, хотя бы один раз. Может быть, там он сможет так себя чувствовать. Широкая река, она извивается и петляет…
– Слушай меня, мальчишка, – раздалось рычание.
Боль в груди не давала дышать. Ребра треснули, Оберон знал это, такое уже случалось с ним не один раз. В почках ощущалась пульсирующая резь, биение сердца отдавалось в разбитом лице.
– Ты позор семьи, но, похоже, не стыдишься этого. Может, тебе ремня дать?
Отец снова приподнялся, балансируя на носках ботинок.
Оберон чуть не засмеялся. Ремня? Он не ребенок, но какая разница? По крайней мере, отец никогда не поднимал руку на Веронику. Странно все-таки. Женщины, наверно, избавлены от ярости отца. Или не избавлены? Он снова подумал о Вейни. Отец уволил ее. Она что же, спорила с ним? А он разозлился? Убегала она от него на балкон? А он подходил все ближе, ближе. Она перевернулась через перила или он, забывшись, толкнул ее? Или она действительно прыгнула? Он должен был не допустить этого. Да, не допустить. Отец повторил:
– Еще раз спрашиваю, мне прибегнуть к ремню?
– Нет, отец, вам не нужно применять ремень. Я слушаю.
Говорить было больно. Больно вообще все и уже давно. И опять он чуть не засмеялся. Что это с ним? Раньше он плакал.
Отец переместился к окну. Оберон не смел пошевелиться, хотя у него ломило спину и дрожали ноги. Он перенес вес с носков на пятки и снова на носки, как их учили в школе на занятиях по подготовке офицеров кадетского корпуса.
– Ты не вернешься в Оксфорд. Ты останешься здесь и под моим руководством станешь мужчиной. Исключение из университета – не повод для смеха, – отец сверлил его взглядом.
О господи, он все-таки засмеялся? Очевидно, нет, потому что отец продолжал:
– Ты растратил мои деньги, беспечно забыв про домогательства этих кретинов с их Народным бюджетом. Но погоди, в палате лордов уже приготовились
