в большую лужу, или бассейн, где она бурлила и клокотала и расходилась кругами. Из середины этого самородного бассейна, или лужи, торчал, словно зуб изо рта, наклонный утес, врезаясь мысом в самую середину бассейна; сюда-то и взобрался Отто, сел и погрузился в свои мысли.
Вскоре солнце поднялось выше и, пробиваясь сквозь паутину ветвей и мелких листочков, склонившихся над водопадом наподобие воздушной зеленой арки деревьев, озолотило и испестрило своими бликами это своеобразное ложе. Те же золотые лучи проникали глубоко в стремительно низвергающуюся водяную струю и зажгли на вершине ее светящуюся и сверкающую, как алмаз, точку или искру. Становилось жарко там, где сидел Отто; десятки светящихся точек зажглись теперь и в бурлящей и крутящейся луже, или бассейне, у подножия скалы и дрожали и плясали на воде, как светящиеся мухи; но брызги водопада освежали воздух, как колышащийся занавес.
Отто, который устал от волнений и был измучен осаждавшими его со всех сторон призраками раскаяния и ревности, сразу влюбился в этот испещренный солнцем, неумолчно говорливый уголок. Он сидел и смотрел на этот водоворот как сквозь сон, дивясь и любуясь, размышляя и теряясь в своих мыслях, расплывчатых и смутных, как эти круги на воде. Ничто так близко не олицетворяет в наших глазах свободную волю, как бессознательно рвущаяся вперед и мечущаяся в водовороте порогов река, в сущности, покорно следующая своим законам, в силу которых вода в том или ином месте обходит или побеждает препятствия, встречающиеся на ее пути. Мы видим в ней как бы борьбу человека с его судьбой, и, по мере того как Отто, всматриваясь в эти встречные противоборствующие течения, вслушивался в этот беспрерывный шум воды, он становился все сонливее и уходил все глубже и глубже в себя. Этот водоворот и он были одинаково бесполезны и никому не нужны; этот водоворот и он одинаково натыкались на препятствия на своем пути и были одинаково прикованы неосязаемыми влияниями, невидимыми узами к этому уголку Вселенной. И он, и этот водоворот несли одно проклятие, разделяли одну судьбу!
Вероятно, он уснул, потому что его разбудил чей-то голос.
– Сударь! – окликала его дочь старика Готтесхейма, и при этом она, казалось, сама испугалась своей смелости. Она делала ему какие-то знаки с берега. Это была простая, здоровая и счастливая девушка, добрая и чистосердечная, обладающая той особой деревенской красотой, которую создают довольство, беззаботность и здоровье; но на этот раз ее смущение придавало ей особую прелесть и привлекательность.
– С добрым утром, – сказал Отто, идя к ней навстречу. – Я встал рано, пришел сюда помечтать и задремал.
– Ах, сударь! – воскликнула она. – Я хочу просить вас пощадить моего отца; я уверяю ваше высочество, что, если бы он знал, кто вы, он скорее откусил бы себе язык! И Фриц тоже; как он раскипятился! Только у меня зародилось маленькое подозрение, и, встав поутру, я пошла в конюшню и там увидела корону вашего высочества на стременах у вашего седла Но, сударь,
