спаси ее, братишка.
С этого момента началась настоящая резня. Взбешенный центурион безжалостно добивал оставшихся в живых. Он с такой жестокостью орудовал своим мечом, что у одних отлетали руки или ноги, а у других головы.
Воспользовавшись неразберихой, Савл схватил мешок Марии, вскочил на блуждавшего поблизости чужого коня и поскакал во весь дух. Тяжело дыша, Лонгин достал очередную стрелу и прицелился в удирающего.
Глухой щелк тетивы прозвучал как приговор.
Стрела пронзила левое плечо тарсийца, и он упал на загривок лошади, однако не свалился с нее.
Лонгина уже не интересовала эта мишень, он отправился осматривать место побоища в поисках Марии, но увидел только умирающих лошадей и корчащихся в предсмертных муках солдат. Сама мысль, что избранная ученица может быть в их числе, ввергла его в оцепенение. Он сделал глубокий вдох, затаил дыхание и…
И внезапно увидел ее, приваленную лошадью, каждое движение которой усиливало ее страдания. Грудная клетка женщины была продавлена и залита кровью. Превозмогая приступ тошноты, он ускорил шаг и добил животное, чтобы облегчить участь раненой женщины. Он попытался вытащить ее из-под лошадиной туши, но Мария остановила его.
– Подойди ко мне, центурион, – прохрипела она. – Мне уже… недолго…
Кровь стала вытекать у нее изо рта на подбородок. Лонгин опустился перед ней на колени, Мария взяла его измазанные кровью руки в свои ладони и пробормотала:
– Ты… пришел… ко мне… за прощением, не так ли?
Воин утвердительно кивнул, мучаясь от угрызений совести.
– Я… прощаю тебя… при одном условии, – едва выговаривала она. – Мой сын, Давид… Ты должен его увести…
У нее начались спазмы. Она стала биться в конвульсиях, но попыталась закончить фразу. Однако дальнейшие ее слова были уже беззвучны. Лонгин наклонился к умирающей и приложил ухо к ее устам, чтобы разобрать ее последние слова.
На последнем издыхании Мария прошептала то, что потрясло центуриона.
13
Иерусалим, Иудея
Легкий ветерок, дувший на восходе солнца над Палестиной, в долине Еннома, казалось, просил прощения за бурю, разыгравшуюся ночью. Сидя верхом на верблюде, Давид медленно двигался по дороге, ведущей в Святой город. Перед юношей открывался вид на мрачные укрепления Иерусалима, его пугающие крепостные стены рыжеватого цвета, украшенные зубцами, и неприступные башни. В это мгновение он вовсе не думал о том, что мать его накажет за то, что он сбежал из дому. Чувства, охватившие его при виде сотни тысяч паломников, стекавшихся, как и он, в город его мечты, возносили юношу на вершину блаженства.
Но когда Давид вошел в город через стрельчатые ворота, у него возникло странное ощущение. Узкие и шумные улочки, заполоненные людьми, валяющиеся повсюду нечистоты, зловонные испарения, пропитывающие одежду приезжих, – ничто из этого не показалось ему странным.
