привлекла возмутительная сцена. У мемориала стоял ветеран. Его обступили подростки, смеялись, что-то громко говорили на латышском, затем один из парней ногой выбил у деда из рук трость.
– Что они говорят? – спросила Мила у Виктора, но тот медлил с ответом, и Ивар его опередил: – Они говорят, что он оккупант.
Вдруг девушка решительно направилась к группе молодых людей, вырвала у одного из них тросточку и отдала ветерану.
– Прекратите глумиться! Если бы не этот человек, вас бы вообще не было!
Виктор наблюдал за происходящим с удивленно приподнятыми бровями. А парни тем временем отвернулись от старика, окружив Милу.
–Глядите, какая аппетитная соска, – нагло усмехнулся светловолосый молодой человек лет девятнадцати. – Познакомимся, малышка?
Он стал приближаться к девушке. Но она не двинулась с места. Жизнь в детском доме закалила Милу, и драться она не боялась. Когда наглец оказался совсем рядом и попытался схватить ее за грудь, журналистка резко вывернула ему руку за спину. Тот вскрикнул.
– Сука! Парни… – он не успел договорить. Один из его друзей закричал:
– Валим отсюда, вон идет ее … – далее следовало такое вульгарное матерное словечко (синонимом которого в литературе было «любовник»), что Мила невольно покраснела.
Виктор, не церемонясь, дал ощутимой силы подзатыльник тому, кто обозвал его этим оскорбительным емким словцом, сопровождая свое воспитательное действие тирадой на латышском. Мила ничего не поняла, а вот парни поспешили ретироваться, больше не открыв ртов.
Оставлять вот так ветерана журналистке показалось невежливо, и она разговорилась с дедушкой о памятнике.
– Вы часто тут бываете?
– Да, часто, – принялся неторопливо рассказывать он. – И внуков своих приводил. Когда впервые пришел сюда с ними, им было три и пять лет. Рассказал, что здесь каратели творили с людьми, так они плакали навзрыд! А сейчас тут все заросло. Кто-то потихоньку разбирает стену мемориала при попустительстве краевых властей и молчаливом согласии Резекненской городской думы. А ведь тут покоятся больше пятнадцати тысяч невинных жертв нацизма! Мемориал разрушается, и это никого не волнует. Властям не до жертв фашизма, у них есть дела посерьезнее. Совсем недавно стены мемориала возле памятника «Мать-яблоня» были испоганены надписями. Это кощунственно – так измываться над мертвыми!
Было заметно, что старику тяжело говорить, но он пересиливал себя.
– Если Анчупанский мемориал будет предан забвению, это еще один шаг к безнаказанности, вседозволенности, геноциду. Многие резекненские школьники даже не знают, что здесь в годы войны истязали и убивали мирных жителей Латгалии, Латвии…
Дедушка рассказал Миле о том, что раньше здесь повсюду цвели розы, сюда приезжали фотографироваться новобрачные. А сейчас Тропа Скорби уничтожена тракторами, которые вывозят лес, и совсем заросла бурьяном.
– Неужели здесь похоронены какие-то не такие люди? – возмущался
