на весла изо всех сил, я думала, мы сейчас одним взмахом окажемся на острове, но нет. Лодка, если и сдвинулась, то совсем чуть-чуть.
– Не погружай так глубоко. Чуть-чуть, вот на столечко. – Он показал полпальца, и лодка тут же рванула вперед.
Флер гребла с совершенно счастливым видом, берег приближался. Она так размахалась веслами, что выдернула одно, но быстро сообразила, как приладить обратно. Более счастливая мина, чем у нее, была, наверное, только у самого дяди Саши. Он улыбался до ушей и повторял: «Молодец, молодец», – уже нормальным человеческим голосом, иногда бубня под нос что-то вроде «Ну надо же!». Похоже, он не верил, что у Флер получится так ловко.
Лео сидел на корме ко мне спиной, но за Флер наблюдал, повернувшись вполоборота.
– Я тоже хочу! – попросил он у Лысого, и тот велел Флер поменяться с ним местами.
Флер встала, улыбаясь до ушей – много ли надо для счастья? Лео все еще держал в руках свою гитару. Я хотела, чтобы он отдал ее мне, но протянуть руку постеснялась. Он отдал ее Софи и прошел мимо меня в середину. Флер уселась к Софи и стала делиться впечатлениями. Я не слушала, о чем они болтают, я смотрела на Лео. Он сел на весла и, не дожидаясь, пока дядя Саша полезет с детскими вопросами, начал грести. Получалось у него не так, как у Флер, но все равно здорово – ведь это делал Лео. Дядя Саша смотрел на него во все глаза, отвлекаясь только для того, чтобы бросить взгляд на бас, оставшийся у Софи. И все-таки он спросил:
– Ты правда умеешь на гитаре?
– Умеет-умеет! – ответил за Лео Лысый.
Флешбэк-2
Лео и Бад
Лео приехал к нам прошлой зимой по обмену – и сразу же заболел. Лена говорила, что на его родине не бывает таких суровых зим, но он обязательно привыкнет. Лео лежал в больничном крыле в наглухо закрытой палате, мы даже не знали, как он выглядит, и очень скоро забыли об этом призрачном новеньком, который не переносит холода. Мы ходили на уроки, ссорились с Бадом как ни в чем не бывало, пока однажды кто-то из нас, кажется Софи, не вышел утром во двор и не услышал музыку. Лысый целыми днями крутит нам песенки, но это была другая музыка: играл один инструмент, и совсем не было слов. И раздавалась она не из комнаты Лысого, а из другого конца школы, где изолятор.
Мы все побежали туда, но дверь в палату была по-прежнему наглухо закрыта. Мы сели рядом и слушали – это было реально здорово. Лысый нам ничего похожего не включал.
Потом пришли мальчишки и, вместо того чтобы стучать в дверь и орать, как обычно при виде закрытой двери, тоже сели послушать. Они сидели тихо-тихо – никогда не видела, чтобы Бад так себя вел. Он даже не лез ни к кому драться, сидел и слушал.
Я не знаю, сколько это продолжалось, но когда Лена нас нашла, то очень удивилась. Сказала что-то Лысому, и очень скоро в классе появились бас-гитары и усилители.
Лео еще болел, но Лысый сказал, что пока обойдемся без него. Целыми днями мы мучили инструменты и свои пальцы: дергали струны, нарабатывая мозоли, почти забыв про математику и языки. В этом прелесть и беда экспериментальных школ вроде нашей: что учителю в голову взбредет, то и делаем. Но тогда никто
