полчаса продолжалось артиллерийское избиение вражеских войск, а потом стрельба прекратилась и воцарилась странная напряженная тишина.
К четырем тридцати немцы смогли привести себя в порядок и начали артподготовку наступления. Однако уже через пять минут наша артиллерия ответила врагу мощной контрартподготовкой, в которую опять включился и наш полк. Над нейтральной полосой воцарился смертоносный хаос! Тысячи снарядов и мин летели навстречу друг другу, неся противной стороне разрушения и смерть! В самоходке сделалось жарко и душно, от порохового дыма першило в горле, резало глаза, хотя все люки были открыты и на полную мощность работали вентиляторы; заряжающий и замковый действовали возле орудия в мокрых от пота комбинезонах, то и дело прикладываясь к фляге, оба были физически сильными, выносливыми, но в башне не хватало кислорода, а тяжелые снаряды – их еле успевали подвозить артснабженцы – выматывали силы. Снаряды стали рваться все ближе, крупные осколки ударяли по крышке люка и башне, высекая брызги расплавленного металла, пришлось позакрывать люки, и теперь только через приборы можно было видеть разрывы, от которых 29-тонную самоходку качало, как на волнах, засыпало землей и обдавало пламенем.
Не успели взорваться последние вражеские снаряды, как налетели пикирующие бомбардировщики! Группами по 20–30 машин они волнами шли через передний край, сбрасывали, низко пикируя, свой смертоносный груз на линию обороны и поднимались на новый заход. Бомбы падали с ужасающим воем сирен, сотрясали и перепахивали землю, рушили окопы, траншеи, ходы сообщения, блиндажи! Но самое жуткое впечатление производил рев самих самолетов, когда они, пикируя, проносились прямо над башней: меньше думалось о прямом попадании, больше – что летчик не сможет вывести самолет из пике и врежется в нашу машину.
– Слава богу, пронесло, товарищ лейтенант, а ведь бомба-то была наша, – невозмутимо сказал Емельян Иванович, как бы успокаивая экипаж.
– Это они тебя поздравляют с днем рождения, Емельян Иваныч, потому сегодня прямых пикирований не будет, – пошутил Вася Плаксин и тут же целым каскадом картинных выражений принялся костить, поносить вражеских летчиков, и в следующее мгновение, откинув верхний люк, вдруг ударил из автомата по пикирующему «юнкерсу». Сразу же по его примеру застрочили автоматы из других самоходок, вступили и пулеметы из стрелковых окопов, высекая пулями искры из бронировки бомбардировщиков.
Будучи весельчаком и балагуром, Василий не унывал в любой обстановке, даже критической, но если долго не было писем от жены из Москвы, его будто подменяли, улыбка исчезала с лица. В финскую Василий был пулеметчиком, его тяжело ранило и он долго пролежал на снегу в сильный мороз, мимо проходили санитары, но он не смог подать знак, даже открыть глаза. «Этот уже готов», – бросил один из санитаров. Слова его громом с молнией ударили в голову замерзающего, и Василий открыл глаза. Что и спасло ему жизнь тогда, зимой сорокового, на Карельском перешейке.
