и все остолбенели.
– Как так?
– Уже была обеденная пора, – говорил пасешник, – как пан Харитон приехал на твою пасеку в кибитке, за коею следовал возок. Лишь только я по приказанию его приближился, он схватил меня за чуб и согнул в дугу; тут двое слуг его, один правящий лошадьми в кибитке, а другой в возке, связали мне руки и ноги и уложили на земле. Тогда начали выбирать из возка сухие кожи, шерсть, облитую смолою, гнилушки, напоенные дегтем и прочими снадобьями, гибельными для пчел; все это разметано по пасеке и зажжено. О боже мой! Я плакал и, верно, выдрал бы себе чуб, если бы, по счастью, руки не были связаны, видя, как гибнут бедные любезные мои пчелки. Растопившийся мед умертвил и тех, кои были в ульях, так что теперь едва ли хоть одна пчелка в целости осталась. О злодеи!
По совершении сего беззакония пан Харитон подошел ко мне со слугами, приказал развязать и после ласково говорил: «Поди, голубчик, на мой хутор, где найдешь ты обоих панов Иванов с их сыновьями, такими же бездельниками, каковы отцы их, и уведомь, что видел. Скажи старшему, что каждый мой голубь стоил по крайней мере одного улья пчел. Здесь ульев не более пятидесяти, а голубей было более двухсот, итак, за остальных вымещу я над пасекой Ивана младшего. Но теперь мне некогда: я спешу в город позываться!»
Все, а особливо Иван старший, слушали пасешника с ужасом.
– О злодей, о изверг, о душегубец! – вскричали в один голос оба Ивана. – Посмотрим, что-то ты скажешь в канцелярии? Ведь голубятня – не пасека! Сейчас домой?
Все пустились; нещадно били бедных кляч пятками по ребрам и скоро очутились в Горбылях, а там и в доме Ивана старшего. Не входя в комнаты, он закричал слуге, исправлявшему должность кучера:
– Сию минуту кибитку в две лошади!
Когда он вошел в дом, то жена и все домашние испугались.
– Не спрашивай ни о чем, – вскричал он к жене, приметя, что она готовится спрашивать, – вели уложить в кибитку постель и большой войлок, и – да благословит бог вас всех! Никанор все расскажет!
Скоро все было готово. Иван младший, простясь со своим семейством, явился; они уселись и поскакали. По желанию матери, Никанор рассказал все, что знал и видел, умолчав, что они с Коронатом виновники сей новой суматохи.
– Опять позываться! – сказала мать Никанорова. – Боже милосердный! когда этому конец будет?
– Я думаю, – отвечал сын значительно, – что эти тяжбы прекратятся смертию или через какие-нибудь чудесные происшествия!
При закате солнечном молодые друзья отправились на баштан. Дорогою они разговаривали:
– Посмотрим, исполнят ли наши любезные свое обещание, чтоб в тот же день посетить баштан, когда отец их укатит в город! Ах, как они милы! как пламенны их поцелуи! как сладостны объятия!
Пробираясь к своему бурьяну, они удивились, нашед калитку отворенною.
С трепетанием сердца заглядывают и – немеют от радости, увидев, что обе сестры сидели на небольшой копне сена, положив руки одна другой
