на пути его врастания в «Я» Христово, оно не есть остановочный пункт подвижника в своих подвигах. Оно есть лишь особое достижение широты и высоты духовного размаха и подъема человеческого «я» в деле вживания его во Христа, достигая которых человеческое «я» переполняется особыми дарами благости Христовой. На этой духовной высоте человеческое «я», точно водяная лилия, целиком объемлется божественной, всенаполняющей стихией благодати Христовой. Освященность есть особая благодатная помазанность человеческого «я» Духом Святым.
Освященный человек – богоносец; его «я» представляет собой одну печать Христовой богосыновности. На этой высоте духовного подъема человеческое «я» всегда зрит Бога; Бог целиком заменяет для освященного «я» всякую среду, Он Сам делается его средой. Стоящее на этой ступени духовного Христова подъема человеческое «я» живет уже жизнью Господа. С одной стороны, это величайшее благо по отношению к человеческому «я», а с другой стороны – оно есть результатом подвижнической жизни человека, оно есть первым плодом святости Христовой.
Взирая на такой духовный подъем «я» подвижника, я не могу смотреть спокойно на самого себя. И вот я, вспоминая свою прошлую жизнь, каюсь и говорю: «Господи, кем я был прежде, страшно даже подумать! Я совершенно походил на сей день, 16 декабря. Вся моя жизнь была точь-в-точь как эта сегодняшняя страшная метель. Все мои чувства тогда были похожи на эти сельские дома, покрытые глубоким пластом снега, – они были покрыты пластом моих страстей. Все мои стремления того времени, точно как сегодня вся эта беднота, дрожали и зябли от холодного моего отношения к Тебе, мой Спаситель! Мое сердце терзалось от ужасного отчаяния. Часто слезы стыда подступали к горлу. Много я в это время передумал и пережил. Я жаждал освобождения от своих страстей; а они, точно вот как сегодняшняя вьюга, все во мне ломали, грохотали, стучали по моему «я», желая раз навсегда с треском погубить его! В это время, стремясь убежать и скрыться от своих страстей, я решился своим тихим пристанищем избрать иночество.
Принимая на себя ангельский образ, я хотел быть свободным от страстей, я хотел быть новою тварью во Христе. Но, увы! Монашество меня не спасло! Прежняя моя греховная жизнь как бы смеялась надо мною, она с еще большей силой набросилась на меня и совершенно захлестнула меня. Последовало сплошное оскорбление моего Бога. Животность создала из меня жертвенник для себя. Страх Божий принесен был мною в жертву страстей моих. Вера в Бога сменилась во мне практическим неверием. Я целиком оказался в объятиях диавола. Через некоторое время я уже своими грехами перерос и превзошел самого диавола, и потому в скором времени не я уже был в его объятиях, а он был моим рабом, так я бесконечно превзошел его своими злыми деяниями. В таком состоянии жизнь моя продолжалась ровно пятьдесят лет[105]. Конечно, в виде отрыжки она и сейчас в таком греховном состоянии все еще продолжается. И вот мне казалось, что я окончательно погибну.
И,
Этот временной срок является не точным биографическим указанием, а, скорее, образом, к которому прибегает автор.
