останавливался тот красный фургон, помнишь?
Афра кивнула, рисуя в мыслях эту картину. Ей требовались все подробности. Я не сразу понял это: жена нуждалась в мельчайших деталях, чтобы увидеть картинку целиком и вообразить, будто смотрит своими глазами. Она снова кивнула, побуждая говорить дальше.
– Значит, так, я оказался за спинами двух вооруженных мужчин и услышал, как они на что-то спорят. Эти двое выбирали мишень, чтобы потренироваться. Когда они назвали ставки, я понял, что они говорят о восьмилетнем мальчике, игравшем в одиночестве на дороге. Даже не знаю, как он там оказался. Почему мать отпустила его…
– Во что он был одет? – спросила Афра. – Тот восьмилетний мальчик. Во что он был одет?
– В красный джемпер и синие шорты. Джинсовые.
– А какого цвета у него были глаза?
– Я не видел его глаз. Наверное, карие.
– Могла ли я знать этого мальчика?
– Возможно, – сказал я. – Я его не узнал.
– И во что он играл?
– У него был игрушечный грузовик.
– Какого цвета?
– Желтого.
Афра словно желала отсрочить неизбежное, цепляясь за живого мальчика как можно дольше и тем самым продляя ему жизнь. Я несколько секунд молчал, позволяя ей посидеть в тишине, прокручивая ситуацию в мыслях. Возможно, она запоминала цвета или движения ребенка, желая сохранить это в памяти.
– Продолжай, – сказала Афра.
– Я слишком поздно понял, в чем дело, – проговорил я. – Один из тех мужчин выстрелил ему в голову. Люди кинулись врассыпную, улица опустела.
– И что сделал ты?
– Я не мог пошевелиться. Ребенок лежал посреди улицы. А я не мог пошевелиться.
– Тебя могли застрелить.
– Выстрел был не точный, мальчик умер не сразу. Его мать была в доме на той же улице, вопя во все горло. Хотела побежать к нему, но мужчины стреляли и выкрикивали: «Ты не сможешь подойти к своему щенку. Ты не сможешь подойти к своему щенку».
Я заплакал, закрыв лицо ладонями. Жаль, что нельзя стереть увиденное из памяти. Хотелось все забыть.
Потом я оказался в объятиях, окутанный ароматом хлеба.
Ночью упала бомба; в небе сверкнуло, и я помог Афре приготовиться ко сну. Она выработала свой маршрут по дому, водя открытыми ладонями по стенам, шаркая ногами. Могла сама испечь хлеб, однако перед сном просила, чтобы я раздел ее. Я свернул одежду и положил на стул возле кровати, как раньше делала она. Снял с Афры хиджаб, волосы упали ей на плечи. Она села на кровать и подождала меня. Той ночью было тихо, больше никаких бомб, и комната наполнилась спокойствием и лунным светом.
В этой спальне осталась огромная воронка от снаряда: отсутствовала дальняя стена и часть потолка, через дыру виднелся сад и небо. Жасмин над навесом попал в луч света, позади чернел силуэт фигового дерева, раскинувшегося низко над деревянными качелями, которые я сделал для Сами. Стояла глубокая тишина, без малейшего отголоска жизни.
