кровью, залившей белки. Он кажется ссохшимся, совсем стариком.
– У вас есть вода? – спрашивает он, и голос его, еле слышный, хрипит.
Вода есть, и Элис приносит ведро воды от колодца и несколько раз до краев наполняет кувшин. Он выпивает его дважды, прежде чем спрашивает:
– Можно пить вашу воду?
Элис не сразу понимает вопрос, но кивает, потому что воду из колодца пьют все, для того и существует вода. Зараженному подходит ответ, и он выпивает еще половину кувшина. Остатки он выливает на голову и вздыхает полной грудью – удовлетворенно и умиротворенно. Как будто давно успел отвыкнуть от вкуса воды, запаха её и чувства. За пределами мира Станции ничего нельзя касаться, нельзя вдыхать воздух, ходить по траве и – конечно, нельзя пить.
Он всё равно заражен.
Нельзя выходить за пределы деревни – простой истиной, усвоенной каждым даже раньше первого класса, естествознания и уроков ОБЖ. Элис наклоняется ближе, всматриваясь в его лицо, пытаясь найти отличия – от просто больного, от просто умирающего – и не может понять.
Зараженные не должны быть такими, какими бы они ни должны были быть.
– Как ты оказался здесь? – спрашивает она осторожно.
Зараженный хмурится, будто и сам не может понять – вспомнить, ухватить мысль. Кувшин он опускает на землю, и тот легко выскальзывает из его ослабших пальцев – но он не замечает. Сглатывает, несколько раз нервозно открывает было рот, закусывает губу, и выражение его лица растерянное, просящее и испуганное – какое могло бы быть у ребенка.
Как если бы пришел за чем-то очень важным.
Может, он вспоминает, что должен был её укусить.
– Спасибо, – говорит он.
Нужно представиться, но зараженный не спешит следовать приличиям, и Элис приходится из них двоих быть взрослой. Ей интересно о нём всё.
– Я Элис, – представляется она, но не протягивает ему ладони.
Он смотрит на её руку долго, но не спрашивает – чувствуя подвох, но не понимая, в чем именно. Это уже не пугает и не удивляет Элис. Она садится удобнее рядом с ним, подбирая под себя ноги –на землю, рядом со своей клумбой, и опавшие, алые лепестки тюльпанов накрывают его, как диковинное конфетти, как снег или как раны.
– Что это? – спрашивает он вместо имени.
Зараженный приходит не настолько часто, чтобы ей надоесть.
Он берет один из лепестков в руку и подносит к лицу, всматриваясь и щурясь – будто тот светится или жжется. Порыв ветра чуть не уносит лепесток, и зараженный дергано сжимает его в кулак – слишком грубо, комкая. Он двигает руку ближе к лицу медленно, с трудом – медленно и упрямо, преодолевая боль движения. Пальцы его дрожат – старостью, болезнью, истощением или волнением – ужасом или благоговением перед чудом.
Элис отводит взгляд, обернувшись на шум– ветер трещит сухими листьями крон. Вороны разлетаются, каркая – хотя Элис ни разу не видела в их огороде ворон. Когда она поворачивается – зараженного
