зверя, и она отводит взгляд.
Отец не должен увидеть её с зараженным. Отец не должен его убить.
Только не сейчас, когда она начинает спрашивать.
Элис разворачивается и припускает к дому быстрее, чем успевает подумать, чего боится больше.
Ей приходится крепко сжать зараженного за руку, чтобы бежать быстрей.
***
В следующий раз Элис приходит туда одна.
Она могла бы дождаться зараженного или пойти с отцом – тот не отказал бы, хотя с каждым годом всё реже берет её на прогулки. В детстве они почти каждые выходные выбирались в лес, и отец показал ей звериные тропы и границы деревни – Элис видела проволочную ограду до самого северного края. Отец учил её отличать виды птиц, грибов и цветов, ставить капканы на мелкого зверя – хоть к такой охоте у нее нет таланта, и Элис знает лес вокруг деревни лучше любого другого школьника, хуже только охотников, и никогда не боялась ходить одна.
В этот раз она вздрагивает от шелеста листьев и шорохов птиц.
Разумом она понимает – оленя больше не может быть здесь, и своими глазами видела, подсмотрев из окна, как отец с другими охотниками тащил закрытую в черный мешок тушу к большой дороге, до машины. Она узнает отца даже в рабочем костюме, одинаковом для всех, закрывающем лицо – по фигуре, походке и жестам, как любой ребенок узнает родителя.
Элис всегда была скорее папиной дочкой.
Мешок терся о дорогу и мелкие камни, но даже ребенок знает – так просто не порвется мешок для ликвидации заражения. Она видела издалека, но даже сейчас по памяти может представить звук – тихий шелест и хруст – то ли костей, то ли попавших под подошву веток. Мешок для заражения рвется не извне – больше, чем просто тканью, как ограда их деревни – больше электричества и проволоки.
Туша дергается в пакете, будто живая – никогда не бывшая живой – и пытается встать. Один из охотников бьет тело прикладом ружья, но этим только раззадоривает заражение. Гниющие рога пропарывают пакет и задевают одного из других охотников – Элис не видит под костюмом, какого. Раздаются звуки выстрелов – еще, и еще раз, охотники стреляют в мешок, не целясь, среагировав мгновенно – как и должны специалисты, вот только выстрелы хаотичны, взметают с дороги пыль и мелкие камни. За последние тридцать лет никто не видел таких больших зверей.
Туша сражается еще несколько минут – пытаясь сохранить то, что никогда не было жизнью, то, что не должно существовать – и Элис рада, что мешок рвется с трудом, и она больше не видит множества его глаз. То, что могло бы быть оленем. Оно бросается на охотников, и Элис слышит протяжный, глухой вой, похожий на скрип, на скрежет, на шепот – на что угодно, кроме боли живого зверя. Туша задевает рогами еще одного охотника и метущейся массой толкает отца. Элис вздрагивает, но отец падает в сторону, и она даже рада, что тот не должен больше стрелять.
Элис подходила и смотрела после – как не должна бы – рытвины пуль, разорвавшие растоптанную землю, но никогда – не сами пули, не кровь зараженных. Только
