или курцъ-галопомъ въ манежѣ.
– Въ манежѣ? Нѣтъ, все это не то, не то! Ach du liber Gott!
– Что это вы, Лизавета Романовна, ахаете по-нѣмецки? Словно нѣмка.
– А кто же я, по твоему?
– Какая ужъ вы нѣмка, Господь съ вами! Родились въ Тамбовской губерніи, говорите по-русски, какъ дай Богъ всякому, будете жить здѣсь при русскомъ Дворѣ. Покойный вашъ батюшка (царство Небесное!) тоже былъ вѣдь куда больше русскій, чѣмъ нѣмецъ.
– Это-то правда. Онъ не разъ, бывало, говорилъ намъ съ сестрой, что мы – вѣрноподданные русской царицы, а потому должны считать себя русскими. При крещеніи ему дали имя Рейнгольдъ, но называлъ онъ себя также по-русски Романъ.
– Изволите видѣть! Такъ и вы, Лизавета Романовна, смотрите, не забывайте ужъ никогда завѣта родительскаго. Вы будете здѣсь вѣдь въ нѣмецкомъ лагерѣ.
– Развѣ при здѣшнемъ Дворѣ разные лагери?
– А то какъ же: нѣмецкій и русскій. Мои господа, Шуваловы, – въ русскомъ, потому что оба – камеръ-юнкерами цесаревны Елисаветы Петровны.
– Но вѣдь сама-то государыня – настоящая русская, и принцесса Анна Леопольдовна теперь тоже, кажется, уже православная?
– Православная и точно такъ же, какъ сама государыня, въ дѣлѣ душевнаго спасенія и преданіяхъ церковныхъ крѣпка.
– Такъ что же ты говоришь?
– Да вѣдь государыню выдали замужъ за покойнаго герцога курляндскаго, когда ей было всего на-все семнадцать лѣтъ. Тогда-жъ она и овдовѣла, но оставалась править Курляндіей еще цѣлыхъ двадцать лѣтъ, доколѣ ее не призвали къ намъ на царство. Тутъ-то вмѣстѣ съ нею нахлынули къ намъ эти нѣмцы…
– Откуда, Гриша, ты все это знаешь?
– То ли я еще знаю! Вѣдь y господъ моихъ промежъ себя да съ пріятелями только и разговору, что про придворное житье-бытье. А я слушаю да на усъ себѣ мотаю.
– На свое усище? – усмѣхнулась Лилли. – Но нѣмцы, какъ хочешь, – народъ честный, аккуратный…
– Это точно-съ; отъ нѣмцевъ y насъ на Руси все же больше порядку. Да бѣда-то въ томъ (Самсоновъ опасливо оглядѣлся), бѣда въ томъ-съ, не въ проносъ молвить, что власть надъ ними забралъ непомѣрную этотъ временщикъ герцогъ…
– Биронъ?
– Онъ самый. А ужъ намъ, русскимъ людямъ, отъ него просто житья не стало; въ лютости съ русскими никакихъ границъ себѣ не знаетъ. Только пикни, – мигомъ спровадитъ туда, куда воронъ костей не заносилъ.
– Кое-что и я объ этомъ слышала. Да мало ли что болтаютъ? Если государыня дала ему такую власть, то вѣрно онъ человѣкъ очень умный, достойный, и есть отъ него большая польза. Что же ты молчишь?
– Да какъ вамъ сказать? – отвѣчалъ съ запинкой Самсоновъ, понижая голосъ до чуть слышнаго шопота. – Объ умѣ его что-то не слыхать; дока онъ по одной лишь своей конюшенной части; а пользы отъ него только его землякамъ, остзейцамъ, а паче того ему самому: два года назадъ, вишь, пожалованъ въ герцоги курляндскіе! А супругу его, герцогиню, съ того часу такая ли ужъ гордыня обуяла…
– Она
