хрипло, внезапно севшим голосом крикнул он.
Но дядя Вася, конечно, не услышал и не повернул головы. Его «савояр» еще долго следил, как экипаж бойко взбирается по отлогому склону, к зубчатой линии горизонта, образованной из городских крыш. Алешка трудил глаза до тех пор, пока коляска не скрылась из виду, перевалив за косогор. Тогда он отвернулся и медленно, точно спросонья, огляделся окрест.
– Ишь, какой павлин стоит, в рот меня чих-пых! А ну, пшел отсель, чаво ворон считаешь? Не вишь разве, двор мешаешь убирать!
Худой, как костыль, дворник, лет сорока пяти – сорока семи, с большущими щеткой усами, в барашковой шапке при медной бляхе, в длинном фартуке из рогожи, опираясь на такую же щуплую и жилистую, как он сам, метлу, недобро зыркнул на Алексея.
– Ну, куды, куды прешь, полоротый? Да открой глаза, в ухо меня чих-пых, под ноги-то взгляни! Там же подметено… У тя что?… «Лирническая» чесотка души? Рифму, мать ее суку, вспоминаешь?
Опешивший от вылитого на него ушата трескотни, Алешка только и сумел в оправдание перепрыгнуть через высокую кучу мусора и кивнуть головой:
– Здрасьте, дядя.
– Эй, эй, погодь-ка, малый… Да не боись, подь сюды. Ответь… Ты ж где проживаешь? Не тут ли?
– Тут… с сегодняшнего дня, – еще оглядчиво, побаиваясь ворчливого, как цепной пес, дворника не вдруг ответил Кречетов.
– Ха, дуралей, так, стало быть, ты и есть тот самый новенький, в нос меня чих-пых, о коем даве сказывал «мастакам»11 мусьё Дарий! Так, что ли?
– Выходит, что так, – улыбнувшись задорно смеющемуся дворнику, пожал плечами Алексей.
– А я по первости думал, приблудный ты. Их тут страсть, ширмачей-то с Соколовки12, с того же Затону шныряють. Так и норовят, стервецы, слямзить, что без хозяйского глаза лежить… али опять же «потешных»13 забидеть. Однако наши дружно стоят за своих. За так – зубы не дарют. Тьфу, заболтал я тебя, родной. Значить, наш будешь! Ты уж прощай меня, в рот меня чих-пых, матерника. Ругань у меня в языке, как, значит, болесть, вроде язык болит… Ну, будем знакомы – Егор. – Дворник протянул узловатую, с черными ногтями, мозолистую руку. – А можешь просто Чих-Пых. Один хрен, тут все, от потешных до начальства, меня так кличут. А ты сам-то чей будешь? – Медная бляха на барашковой шапке съехала на затылок.
– Кречетов, Алексей. Младший сын мещанина Ивана Платоновича.
– Ну, вот и славно. Айда, сын мещанский, я тебя спроважу до дверей, – прислоняя метлу к ограде, с подозрительной неожиданностью вызвался Егор.
У каменных ступеней, что вели в одноэтажное деревянное, крашенное в желтую с белым краску, здание училища, провожатый задержал шаг, шоркнул ладонями по фартуку и, философски топорща усы, изрек неведомо куда в небо:
– Да-а, люди часто выдумывают себя и так… и сяк. Это факта серьезная. И все это от скуки, тоски и страху пред жистью! А ведь ее, суку проклятущую, прожить – не поле перейтить… Знаешь ли… – Тут дворник споткнулся, почесал
«Мастак» – прозвище преподавателей училища.
Соколовка – имеется в виду известная в г. Саратове Соколовая гора, обрыв.
«Потешные» – прозвище учеников театрального училища.
