– должен же хоть кто-то про это знать! Корабли же должны туда летать! Космодромы для этого нужны! И всё такое! Разве можно было бы всё это пропихнуть незаметно…
И я снова осёкся. Потому что кто, как не я, не далее чем позавчера, вопил на всё Кладбище, что люди – как свиньи. Уткнут глазёнки в землю и дальше собственного рыла не видят. Даже если сейчас начнётся Четвёртая Мировая или пришельцы прилетят Землю захватывать, всех будет беспокоить только одно – не отменят ли из-за этого вечернее шоу с Виски Фью? Да что там пришельцы! Вон, Бренцкая зона уже больше сотни лет прямо возле города раскинулась – и кто про неё знает? Так что с Земли каждый день могут по сто ракет стартовать – никому до этого никакого дела не будет.
– Ладно, – сказал я решительно. – Значит, есть жизнь на Марсе. А ты – настоящий Марсианин. А чего ты тут делаешь?
– Не знаю.
– Ну, ты вообще! Прилетел с Марса на Землю – и сам не знаешь зачем?
– Да. Я не помню. Мне провели частичное форматирование памяти в психиатрическом отделении Центрального Госпиталя, где я находился последние полгода.
– В психушке? Форматирование памяти? – Вот тут мне всё стало окончательно понятно. Стоит только неделю школу прогулять, как в классе обязательно какой-то псих заведётся. Ну всё, в самом деле, пора прикрыть лавочку. У меня своя дорога, у этого забагованного – своя. И всё-таки…
– Эй, Марсианин, ты чего делать собираешься вместо уроков?
– Не знаю. На скамейке возле дома посижу, пока опекун не вернётся.
– Пошли, лучше по городу пошатаемся… Достопримечательности Земли тебе покажу.
– Буду премного признателен, – ответил он с вежливым поклоном. Он что, это серьёзно? Ну, точно – Марсианин!
В Опере было прохладно, хотя на улице за сотню градусов зашкаливало. Асфальт чуть не дымился. И это уже сентябрь…
– Хорошо! – Я с наслаждением растянулся на креслах шестого ряда – единственного, на котором еще сохранились кресла. – Эй, Марсианин, присаживайся. Чувствуй себя как дома. Круто здесь, да?
– Что это? – Он так и не присел, стоял в проходе, крутил головой, рассматривая барельефы и роспись на потолке – единственное, что еще более или менее сохранилось от былых красот.
– Оперный театр. Что, нет у вас на Марсе таких, да? Впрочем, на Земле тоже нет. Раньше были. Видишь ту хрень впереди? Это сцена. Там раньше всякие дядьки-тётьки бегали и дурными голосами вопили… Что-то вроде: «Меня не любишь, но люблю я, так берегись любви моей!»
– Зачем? – Марсианин снова обвёл глазами зал.
– Как зачем? Искусство было такое… Ну, до того, как единственным видом искусства была признана Многоканалка.
– Нет, я понимаю, что искусство. У нас на Марсе есть театры, хотя и не такие… Но зачем любви – беречься? Я не понимаю смысла этого песенного высказывания. Один из атрибутов искусства – его способность отражать реально существующие проблемы. Неужели проблема опасной любви является настолько актуальной для землян?
Хрюк! – это был единственный
