сумела привыкнуть к ее присутствию и даже полюбила ее. Камера отвечала ей взаимностью: она нисколько не искажала ее лица и фигуры, скорее наоборот, делала их еще более четкими и выразительными.
В первый же раз эфир оказался прямым. Наргиз понимала, как много зависит от того, какой ее впервые увидят телезрители – уверенную в себе, в своих возможностях или дебютантку, у которой поджилки трясутся от волнения. Конечно, она волновалась, но ничто в ее лице не выдавало и тени беспокойства. Она выговаривала слова четко, а мысли излагала ясно, без излишней суеты и торопливости. После выхода в эфир первого ее репортажа она взяла запись домой и множество раз прокручивала ее, пытаясь найти ошибки в том, как стояла, как двигалась, куда и как смотрела, как выглядела вообще. Она и после тщательно анализировала каждый свой выход в эфир. Обладая удивительной способностью беспристрастно смотреть на себя со стороны, словно там, на телеэкране, не она, а совершенно другой человек, она подмечала каждую свою оплошность, придиралась к каждой мелочи, которую, возможно, зрители даже не замечали, но мимо которой никогда не прошел бы профессионал. Она пыталась проанализировать и учесть каждую ошибку и не повторять ее вновь.
Репортажи с парламентских заседаний готовились систематически, и Наргиз старалась, чтобы они получались острыми, живыми, интересными, такими же как публикации, которые выходили из-под ее пера. Очень скоро она приобрела среди депутатов Госдумы много друзей и нажила немало оппонентов. Однако она старалась, чтобы ее личные симпатии и антипатии не довлели над ней, когда она готовила свои сюжеты, хотя и вовсе беспристрастной быть не могла.
В немалой степени тому, что ее репортажи из здания на Охотном ряду так хорошо удавались, способствовал Амир. Он был ее неизменным спутником в извилистых коридорах власти, не позволяя заблудиться в них, показывая все подводные течения и камни, подавая руку там, где она могла споткнуться. Он так же, как и она, тщательно анализировал каждое ее появление в теленовостях, указывал на просчеты и ошибки, изредка хвалил, чаще оставался недоволен, но она удивительно терпеливо относилась к его замечаниям, понимая, как важно мнение Амира и как друга, и как депутата.
У нее было запоминающееся лицо, и уже через три-четыре месяца после появления на телеэкране ее стали узнавать на улице, в троллейбусе, в метро. Соседи по дому теперь не смотрели на нее настороженно, а приветливо улыбались, интересовались последними новостями, расспрашивали о знаменитостях, с которыми ей случалось встречаться в людных и шумных коридорах Останкино.
Новая работа захватила ее полностью, единственное, что огорчало – теперь она не могла уделять детям столько внимания, сколько ей хотелось. Последние пять месяцев Рустам и Элла жили в Москве. После обустройства квартиры Наргиз наконец-то смогла забрать их к себе, и хотя дети скучали по родному городу и своим двоюродным братьям и сестрам, их уже захватила жизнь в большом
