ничком на палубу. Осип Карлович присел на корточки, задрал простреленную рубаху. Ткнул чем-то в одно пулевое отверстие, поковырял в другом, в третьем. Джанко не охнул, не пошевелился.
– Осип Карлович, ну что?
– Три пули, – объявил лекарь то, что и так было видно. – Одно ранение очень тяшолое.
– А два остальных? – спросил Иноземцов. Я увидел, как он за спиной сжимает кулаки.
– Два остальные смертельные. Я пойту. У меня дфадцать дфа раненых, кого еще мошно спасти…
И пошел себе, черствая немецкая душа. Капитан опустился на колени, попробовал заглянуть индейцу в лицо.
– Джанко, Джанко! Ты меня слышишь?
Я тоже хотел подойти, попрощаться, но не осмелился.
Вдруг где-то близко грянул пушечный залп. Я чуть не подскочил. Неужто еще не кончено?
К Платону Платоновичу подбежал Кисельников.
– Господин капитан! Флагман салютует. Победа! Прикажете отвечать?
– Как хотите, – вяло ответил тот и закрыл лоб рукой.
Адмиральский корабль плыл на всех парусах вдоль батальной линии, паля холостыми с обоих бортов. На вантах, размахивая шапками, густо висели матросы.
Наши тоже полезли наверх, заорали. Грянуло раскатистое «ура».
Ликовали все. Только Платон Платонович понуро сидел над своим старым товарищем, да я, спрятавшись за горячей пушкой, безутешно рыдал. Не о Джанко. О себе.
Да уж. Всякое потом было. Случались вещи и пострашнее. Но хуже дня в моей жизни, ей-богу, не было.
Конец жизни
И сразу после горького Синопского дня я вижу удаляющуюся за горизонт «Беллону».
Я стою у окна, смотрю на хмурое море и зябко ежусь. Мне очень холодно. Я уже несколько дней никак не могу согреться. С той минуты, когда Соловейко сорвал с меня бескозырку.
Все мои мысли о смерти. Жизнь кончена. Человеку, с которым случилось то, что случилось со мной, жить незачем – только вспоминать свой стыд и попусту мучиться. Я оказался трусом, я предал Платона Платоновича, подвел своих товарищей, опозорил звание русского матроса. Оставалось лишь исполнить волю капитана, а потом я мог распорядиться своей никчемной жизнью, как она того заслуживала…
Через три дня после сражения, когда «Беллона» входила на Севастопольский рейд, Джанко был еще жив. Он лежал в капитанской каюте на койке, не приходя в сознание. Доктор Шрамм каждое утро говорил, что раненый испустит дух до заката солнца, а каждый вечер утверждал, что индейцу не дотянуть до восхода. Но дух в американском дикаре был цеплючий и медлил расставаться с простреленным телом.
Фрегат зашел в гавань на короткое время: починил снасти, принял пополнение и уже на четвертый день ушел в новое плавание. Из кораблей эскадры, участвовавшей в битве, «Беллона» получила наименьшие повреждения – это потому что турки сосредоточили главный свой огонь на нашей грот-мачте, в борту же пробоин оказалось немного.
Меня
