из горла. Выпил ровно полбутылки, но неаккуратно: облил галстук. Поэтому я так не люблю носить галстуки: вечно в пятнах. Захотелось чего-нибудь поесть. Закурил. Потом прошел в вагон и сел. Сейчас буду фантазировать. Я, советский разведчик, засланный в самое логово…
Проснулся от того, что стало холодно. Я открыл глаза. В вагоне было темно и тихо. Электричка стояла. Я вышел из вагона и стал озираться вокруг. Станция мне была не знакома. Наверное, я проспал свою остановку. Это открытие меня успокоило. Осталось только понять, сколько сейчас времени, где я и как отсюда выбраться?
Времени было два часа ночи. А станция называлась Серпухов, и первая электричка будет только около пяти утра. Я достал портвейн и выпил от половины бутылки половину, закурил. И стал думать о жене, которая наверняка волнуется. Вчера я ей спать не давал, а сегодня сама не спит. Может быть, развлекается с любовником в нашей постели. Я даже расстроился, когда представил, как он снимает мои тапочки и ложится в кровать из чешского гарнитура, за которым стоял в очереди в магазине всю ночь. Точно в моих тапочках. Не будет же он тапочки с собой в гости носить? Хотя мог и со своими прийти. Звонит ей и говорит, что так, мол, и так, хочу тебя видеть. Она ему, конечно, отвечает, приходи. Муж все равно на ниве просвещения задерживается. Только тапочки с собой захвати, а то наследишь, только помыла полы. Маняша – страшная чистюля. Я допил вторую половину половины бутылки, закурил и скупо по – мужски заплакал: портвейн закончился, а электричка будет не скоро.
Глава третья
Как росинка на молодом побеге
Я даже не подозревал, что слова «портвейн» и «партийный» почти однокоренные для коммунистов, пока сам не оказался в рядах коммунистической партии Советского Союза. Как-то после уроков в полном мужском составе: физрук, военрук, трудовик, математик и я, историк выпивали в школьных мастерских. Выпивать в мастерских было очень уютно и безопасно: аквариум, диван и керосинка, на которой получалась удивительно вкусная жареная картошка. Мастерские мы называли бункером, так как они располагались в подвале и имели отдельный выход, что позволяло незаметно самостоятельно покидать школу или транспортировать тела. В тех случаях, когда тело некому было уже выносить, оно на ночь оставалось на диване.
Нас объединяла не только любовь к выпивке, но и незатейливые, как лозунги на первомайской демонстрации, имена – отчества: я – Юрий Иваныч, физкультурник – Иван Иваныч, трудовик – Василий Фомич, военрук – Николай Петрович. Только математик выбивался из общего ряда: он был не только Михал Абрамычем, но и секретарем школьной партийной организации, любившим выпить на халяву. Правда, и то, и другое ему прощалось за умение поддержать беседу на высоком идейном уровне, превращая банальную выпивку в политическое мероприятие школьного масштаба. К тому же, изредка он развозил нас по домам на своем стареньком «Москвиче». Эти редкие поездки были удивительно волнительны своей непредсказуемостью. Нужно ли нести хозяина
