и накатившееся лирическое настроение дополнил налетевший ветер-«афганец», сухой, горячий, назойливый и густой, задувший на целый день.
Освирепел «афганец», будто осерчал за что-то на весь взвод разом и на все войска, что пришли в долину. Гнал и гнал он по воздуху мириады песчинок, скребся по брезенту, стегал по лицу, забрасывал пылью и песком сжавшихся за камнями, в окопах часовых, которые мечтали о скорой смене.
Но смена никогда не приходила в положенный час. Безразличные к тяготам молодых старослужащие дрыхли, черпаки, которым следовало заступать, тянули время, урезая собственные смены.
Ветер приплясывал, хороводил по долине, непроглядным пыльным туманом застилал небо и горы. Разгуливал на просторе «афганец» – напористый, свирепый, беспощадный, словно чувствовал свое превосходство и полную безнаказанность.
…как же там было сказано? ох, как правильно там было написано!.. – мучился Шарагин, надеясь вспомнить кусочек из Екклесиаста, вычитанный когда-то:
«Идет ветер к югу, и переходит к северу, кружится, кружится на ходу своем, и возвращается ветер на круги свои…»
…точь-в-точь про «афганец» писалось… вернусь домой, надо перечитать…
В полку терпеть «афганец» было легче, но тоска наваливалась не меньшая и всегда тянуло домой, а поскольку дом был далеко, тянуло напиться.
Поднятый «афганцем» песок просачивался всюду, во все щели, во все дырки, люди сплевывали, вычищали песок из глаз и носов; песок застревал в волосах, сыпался за шиворот. Предчувствие беды таилось в ветре.
Покуролесив вдоволь, ушел-таки «афганец» где-то под вечер. Нет, не выдохся он, не от того смолк ветер. Просто, видать, наскучило ему резвиться в этих краях и, завернув на прощание пару смерчей, отправился он дальше продолжать разгул на просторах иных и досаждать нежданностью людям новым.
Установилось полное затишье, высыпали холодные звезды, а наутро возобновило истязания солнце. Солдаты, обычно говорливые и шумные, смолкли.
Шарагин обошел позиции. Двое солдат сопели в тени тента; один из них – Саватеев – во сне сгонял с лица муху, морщился, почесывал щеки, а когда поскреб машинально в затылке, потревоженные вши перескочили на голову приятелю.
…побрею, всех наголо побрею!..
Видел Шарагин, как разгуливает в одних сатиновых трусах, закатанных, чтобы походили они на плавки, младший сержант Титов, почесывая рукой в паху, а на бушлатах устроился сержант Панасюк с красной от загара рожей. Тут же рядом одетый по форме рядовой Сычев давил гнойные прыщи на спине у дедушки Советской Армии Прохорова.
…мерзость…
По особым, неписаным законам раздеваться имели право только деды. В принципе, и они не имели права это делать, но любой здравомыслящий командир не замечал подобную вольность, если она ограничивалась разумными пределами.
Деды знали, что делали,
