я и забыла!
– Я чувствую, ты там вкалываешь не разгибаясь. Готовиться мальчики помогают?
– Ну мам…
– В общем, так. Если ты на день ангела не приедешь, мы с отцом тебе все твои шалости разом припомним.
Маша вяло пыталась сопротивляться: библиотека… консультации… да и с работы не отпустят. Тут Олеся забрала у нее трубку и в две минуты все уладила. Она ворковала с железной Капой, как с подружкой. На украинские вареники ее пригласила! Так Маша получила увольнительную на три дня. Фантастика! Всю неделю перед отъездом она прожила в эйфории. Ее не смогли испортить даже участившиеся визиты охранников, которых она должна была обслуживать «по-родственному». Провожая ее на электричку, Бифитер сказал:
– Что, цыпа, захотелось отборного зерна поклевать? Дело хорошее. Но не вздумай в наш курятник лису привести, а то я сам из тебя цыпленка табака сделаю. Оки-доки?
– Оки-доки.
– Тогда держи билеты, туда и обратно, а это твои «фирменные», – он протянул ей запечатанный конверт. – Старушку мать побалуешь.
– Это те самые? – спросила Маша.
– Ага, целковые.
Родной город встретил ее необычной для раннего августа жарой. В автобусе никто не садился, словно боясь прилипнуть к кожаному сиденью. Она пожалела, что не предупредила о своем приезде подругу, жившую в пяти минутах от вокзала. Вечером забежит. Ее московским подвигам Настя, разумеется, не поверит – а как насчет вот этого! Маша опускала руку в сумочку и с замирающим сердцем ощупывала заветный конверт. Но сначала пусть откроет мать! Это будет нечто. Шалава? Нахлебница? А это видела! Вот так я зарабатываю «на фирме». Тебе сколько нужно? Да ты бери, я не обеднею. Сладкие грезы. Как будто она собиралась возвращаться в Москву!
Пирог с грибами, печеная картошка, домашняя «клюковка». Ради этого стоило тащиться по жаре в такую даль. Давно они так дружно не сидели. Мать сама подливала дочери – когда такое было! – и ласково заглядывала ей в глаза. Отчим гусарил, все порывался встать из инвалидного кресла и выпить за старую гвардию. Коленька, смущенно гугукая, протянул ей иконку равноапостольной мироносицы Марии Магдалины. После четвертой рюмки язык у Маши развязался, и потекла речь медовая о жизни красивой и безбедной, о золотых московских куполах и царских апартаментах, о былинных воинах в камуфляже и невиданных спальных флотилиях, о друзьях, надеждах и девичьей любви, это уж как водится, любви первой и единственной, любви чистой и безгрешной. Маша так вошла в роль, описывая подарки и корзины цветов от анонимного поклонника, что не выдержала огромности своего счастья и, разрыдавшись, убежала в ванную.
Когда она вышла, мать окликнула ее из кухни. Хлестала ржавая вода из крана, в мойке дребезжали тарелки с объедками. Капитолина Захаровна, взгромоздясь на подоконник, курила в открытое окно, за которым маячила старая липа, как севший на мель парусник.
– Ну что? Всё?
