style="font-size:15px;"> Но кажется, мерцающие шарики трудились исправно: картина на экране была такой, как ожидалось. Пилот зафиксировал происходящее, включил датчик биоритмов и ментального контроля и убедился, что туземец мертв. Мертв и со стопроцентной вероятностью не подлежит реанимации, ибо от него остались лишь обгоревшие кости.
Задание было исполнено. Пилот повел машину вверх, наблюдая, как скопище зданий в огромном поселении утрака превращается в темное пятно на фоне зеленеющих полей и садов. Он не торопился – полет доставлял ему удовольствие, а приятного в его жизни случалось не так уж много. Пища, отдых в релаксационной камере и эти полеты над миром, который станет его новой родиной… Конечно, если удастся дожить до этого счастливого события.
Прозрачная голубизна небес сменилась космической тьмой. На консоли полыхнули огоньки – поисковый луч нашел кораблик в ледяной пустоте и повлек к спутнику планеты. К шее пилота прижалась головка инъектора, впрыснув успокоительный препарат. Его выпуклые глаза затянула непрозрачная пленка, клапан над ноздрями чуть приподнялся, дыхание стало медленным и редким. Это не было привычным человеку сном, только его подобием. Но и пилот не был человеком.
Он стоял на кольцевой галерее под куполом Исаакиевского собора. В культуре и языке, родных для него, отсутствовала привычная на Земле традиция имен. Нужды в этом не было, поскольку личность определял ментальный спектр, столь же неповторимый, как вид звездных небес на любой обитаемой планете Галактики. Но, пребывая в ранге эмиссара в земных палестинах, где звуковая речь являлась общепринятой, он, разумеется, обладал именем, даже множеством имен, тех или иных в зависимости от страны, в которой в данный момент находился. Местный обычай требовал идентификации в образе Сергея Василенко, Питера Рэдклифа или Паоло Ченни, и это казалось эмиссару смешным – он относился к тем существам, что понимают юмор. Хоть он и принял земное обличье, но думать о себе как о Сергее, Питере, Паоло и так далее было бы верхом нелепости! Однако его человеческая ипостась все же нуждалась в обозначении, и он решил, что самое верное связать ее с каким-то внешним признаком. Он выглядел здесь как мужчина лет сорока пяти, сухощавый и немного смугловатый, с европейскими чертами и ежиком седых волос. Не блондин, не брюнет, не шатен… Седой! Это и стало его прозванием.
Над огромным городом распахнулся призрачный плащ белой ночи. Отсюда, с высоты, он видел архипелаги крыш, острова куполов, мачты шпилей и слепые узкие окна мансард. Внизу бесшумно струилась река, тащила в море последние льдины с лежавшего к востоку озера, над темной водой застыли мосты, а на другом берегу виднелись крепостные равелины, оранжевые свечи ростральных колонн и шеренга старинных зданий и дворцов. Впрочем, Седому они не казались такими уж древними – он наблюдал за их строительством в минувшие века.
Прошелестели колеса машины, и снова тишина… Он оглядел пустую галерею. Хорошее место,
