в горло уходила, то в ноги. Резать боялись – в девочке и так дух еле держался.
– Пьяное зачатие промаха не дает, – грубо сказала Татьяне Ольга Докторша. – Ты о чем думала?
Шишка уползла в глубь Насти. Не прощупать, не достать. Притаилась там где-то внутри, спряталась. Врачи покачали головами – резать. Искать. Спасать.
И не спасли. Кровь не держалась в детском тельце, не помогли ни гроздья пинцетов и зажимов, ни переливания…
Татьяна ледяными руками отгладила парадное белое платьице и зеленые шелковые ленты. Валерка хмуро молчал с похмелья, выпросил денег и пошел поминать.
– Настя, значит… – Крис отложил в сторону исписанный только ему одному понятными знаками лист. Лист приютился у детских коленок, тощих, без ямочек.
– А что ты хочешь, Настя?
– К маме, – выдохнула трубка. – Приведи мне маму. Только хорошо попроси, пожалуйста.
– А просить-то и не придется… – ответил Крис.
– Только не ругай ее…
– Не судите… – Крис поднялся.
В глубине зеркала мелькнула маленькая фигурка в белом платьице. Негритенок задул свечи.
Такси поджидало внизу. За рулем на этот раз черноглазая серьезная девушка в форменной фуражке, нахлобученной на уши. Покосилась.
– Печку включить?
– Да зачем…
– Зима, – сказала девушка. – А ты весь нараспашку.
Крис не ответил, прижался детской любопытной мордашкой к ледяному стеклу. Только на мир смотрел все еще своими глазами – темными, немигающими. Смотрел на уходящий вдаль город, на бока проносящихся мимо машин, на бесконечные дороги и сотни столбов, на указатели и знаки, поля и черные горбушки лесов…
И только перед указателем с надписью «Марьяновка» прикрыл усталые веки и распахнул другие глаза – васильковые, чистые.
Девушка повела машину дальше, старательно объезжая кочки и ухабы. Погасила фары перед зеленым спящим домиком. Возле дома росли две пушистые елочки и стояла покосившаяся лавка.
Девушка закурила.
– Иди.
В сенях пахло чем-то особенным – чабрецом и шалфеем. Половицы скрипели. Сплетенные из лоскуточков коврики сбились. Тикали тяжелые ходики с разбитым циферблатом, на столе стыла крынка молока, обернутая газетной бумагой. Под образами сидела пышноволосая кукла с разрисованным лицом.
Крис остановился перед куклой. Повеяло древним, незабываемым, языческим… Знакомым.
А потом отвел рукой шторки, ведущие в спальню, и остановился в дверном проеме.
Татьяна проснулась – под бок толкнуло теплое, родное. Сердце зашлось радостью – Настя забирается погреться. Каждую зимнюю ночь она подбирала длинную ночную рубашонку, просовывала полы между ножек, и таким щеночком, с куцым рубашечным хвостиком, забиралась под руку.
– Настя, – позвала Татьяна, приподнимаясь. Да вот же она! Стоит в дверях. Только не в ночной рубашке, а в белом
