число?
– Уже тридцатое, тридцатое сентября.
– Знаешь, котик, для тебя я сделаю все же послабление. Даю тебе срок до Нового Года. К этому времени заимей квартиру и машину. Для начала, хоть, «Запорожец». Как это добыть – дело твое, ты у меня умный, придумаешь, иначе, считай, что я ошиблась в тебе. А дальше – дальше я и себя и тебя вытяну. Я достойна петь где-нибудь в «Гранд Опера» или «Ла Скала», а не в этой дыре. Да ты и сам видишь: такие, как я на помойке не валяются.
На сей раз, чтобы не раздражать Софью, я сглотнул обиду, по поводу ее пренебрежения к моему родному и любимому городу, и она с трудом пролезла в меня, будто я заглотил ком толстой, оберточной бумаги.
– Председатель жюри в Тулузе, – между тем продолжала щебетать утихающим голосом Софья, – где я выступала на конкурсе, и он же директор Гранд Опера – месье де Бонфон, меня лично пригласил в свой театр. Представляешь?! Но реально это оказалось не просто – уехать из СССР. Эх, дура я была, надо мне было просто остаться в Париже, а не возвращаться назад. Сейчас бы блистала в Европе! Вот так, мой котик. А ты думал! Ты люби меня, люби меня крепко! Я талантливая и красивая, добьюсь, чего хочу, все равно в загранку через годик, а то и раньше, укатим. Уже и придумала – как. Знаешь, мы с тобой пока расписываться не будем – так поживем. А я сделаю фиктивный брак с каким-нибудь иностранцем. Я тут одного уже негритоса нашла, принца из Конго, а еще за мной швед один командировочный, инженер какой-то крупный, наследник у богатого папы то ли каких-то пивных заводов, то ли булочных, тоже ухлестывает. Вырвусь за кордон, потом и тебя за собой вытащу через годик. Заживем! И родню свою в Англии найдем. Как тебе мой план, котик?
– Но рыбка моя, а как же…
– А как хочешь! Все, котик – спать! И пока ЭТО не сделаешь, ко мне на пушечный выстрел не подходи, на тебе свет клином не сошелся. И помни – жду только до Нового Года! Я ставлю стрелку на «без пяти двенадцать». Потом ты для меня не существуешь, как и я для тебя. Заруби себе это на носу. И еще запомни: своих решений я никогда не меняю… Да не бойся ты, терпела без мужиков несколько месяцев – и еще потерплю. Я же – похотливая! – не удержалась Софья, чтобы не съязвить напоследок.
Она натянула одеяло на голову, давая понять, что разговор закончен, и через минуту я услышал ее ровное, сонное дыхание. И я понял: сейчас я услышал вовсе не ее – голосом Софьи говорила сама Судьба: таким голосом судья объявляет судебный приговор подсудимому – окончательный и не подлежащий обжалованию.
Ах, как мне хотелось в этот момент выпороть ремнем ее литую задницу, подпортить синячными полосами ее белоснежные, безупречной формы, телеса, чтобы выбить из Софьи эту капиталистическую дурь, этот тип мышления загнивающего капитализма!
Я тоже не был в восторге от нашего соцстроя, но это было, как бы, родное, свое, хотя и довольно дерьмовое… Откуда мне тогда было знать, что я был простой жертвой партийной пропагандистской машины, как и сотни миллионов жителей СССР? Ведь я с детства впитывал этот образ жизни,
