командующему эскадрой адмиралу Рожественскому и старшему офицеру броненосца «Кремль» лейтенанту Курошу.
От матросов флагманского корабля сенявинцы знали, что Рожественский, несмотря на свое высокое положение, сам берется управлять стрельбой на корабле. И тут уж пощады не жди. За недолеты суровый адмирал «щедро награждает подзатыльниками», «не брезгует сходить по зубам», «прочищает перепонки ушей», «орет, топает ногами, буйствует хуже всякого мужика». Скидки на природную горячность этого адмирала не проходили. Злодей, да и только. Из дневников видно, что разговоры о зверствах адмирала – одна из излюбленных тем разговоров у матросов. От осуждения Рожественского переходили к обобщениям: «.. все они таковы. И другие офицеры в сущности такие же деспоты. Господа-угнетатели. Живут потом и кровью простых моряков, которых гнут в три дуги» и т. п.
Именно разговорами-пересудами поддерживался огонь ненависти к господам и офицерству вообще. И эта ненависть воплощалась в реальные действия. Савватеев описывает трагический случай, который произошел прямо у него на глазах накануне Цусимского похода. Произошло это 15 января 1905 года на Ревельском рейде, когда 30 моряков (в том числе Николай) вернулись на корабль из мастерских. Ужин давно кончился, а вахтенный офицер мичман Вильгельме забыл предупредить кока оставить 30 порций для них. Ввалившиеся на камбуз 30 моряков обнаружили там только «кашичку». Вызванный вахтенный офицер Вильгельме вместо того, чтобы извиниться перед моряками за забывчивость, заявил, что на камбузе есть ужин. «Но там только одна кашичка!» – повысили тон моряки. «Ну и жрите!» – отрезал мичман. «Жри сам!» – огрызнулся один из матросов. Вильгельме подошел к нему и, сорвав бескозырку, поднес ее к лампочке, чтобы запомнить имя матроса. В ответ тот, схватив нож, нанес офицеру несколько ударов, смертельно ранив его.
Этот матрос уже отслужил положенный срок, но вместо демобилизации вынужден был принять участие в походе. Поэтому моряки винили Вильгельмса, который не захотел этого понять. Однако Савватеева поразило поведение родителей потерпевшего. У постели умирающего мать укоряла сына, указывая на отца – капитана 1-го ранга, который «состарился, но не позволял себе того, за что ты умираешь». «Вини себя», – говорила она. В дальнейшем Савватеев узнал, что родители подали прошение на высочайшее имя, чтобы убийца их сына был помилован.
Цусимский поход, бой, сдача в плен дали Савватееву богатый материал для размышлений. В японском плену Николай как бы заново открывал для себя и матросов, и офицеров. Плен отбывали в разных местах. Савватеев видел, как матросы, в условиях хорошего содержания стали просто-напросто распускаться, становясь все более наглыми и требовательными. «Наши были неблагодарны», – отмечал он, и эта мысль красной нитью проходит через все записи, сделанные Николаем Макаровичем в японском плену. С другой стороны, офицеры «Сенявина», находясь в другом месте, сохранили теплые чувства к своим подопечным. Они собрали деньги для команды, добились
