меня?
– Обычно срабатывает. С женщинами. Мужчины реагируют иначе.
– Я не люблю, когда мне врут.
– Я не врал.
Теперь, сквозь затененные стекла, Илья видел комнату иначе. Квадрат. Площадь – метров двадцать. Два окна. Восемь пилястр, разрывающих пространство. Зеркала. Умывальник – стеклянная чаша на хромированном стебле. Ванна, которая достаточно велика, чтобы поместились двое.
Вдвоем тонуть неудобно.
– Ты манипулировал.
Но есть и другие, куда более интересные занятия.
– Считай, что я уже наказан.
Отголоски боли окопались в районе затылка. Эта пехота будет держаться до утра, и хорошо, если, отступая, не станет взрывать позиции.
И все-таки ванна. Куб из белого камня. И белый же кувшин с серебряным носиком. Знакомый… где-то Илья видел такие. Вспомнить бы. Позже, когда голова отойдет.
– Но здесь все равно чего-то не хватает. Слишком… слишком все белое.
Саломея двинулась по периметру. Она перемещалась на четвереньках, вглядываясь в пол, но то и дело поднималась на колени, выворачивала шею.
– У нее все яркое. Мебель. Ковры. Обои. А здесь – белым-бело и… и страшно. Как в больнице.
– Она часто болела.
– Как и ты. Тебе нравились больницы? – Она все-таки поднялась на ноги. – Только честно.
– Не особо.
– А ей, получается, нравились. Или просто мы чего-то не видим…
Саломея провела пальцами по стене, и стена ответила на прикосновение скрипом.
– Она ведь писала картины, верно? Ты не говорил, но я кое-что нашла. Она писала картины и выставлялась. Дважды. И оба раза неудачно… она расстроилась. Я бы расстроилась на ее месте. И картины… я бы не смогла расстаться со своими работами. А она смогла? Нет. Я думаю, что она спрятала их в этой комнате. И куда они подевались?
Илья знал точный ответ:
– Вера их сожгла.
Картины вывозили из дома тайно, ночью, укутав в постельное белье, как будто бы стыдясь их или себя, того, что предстояло сделать. Вывозили на пустырь и там уже сваливали на облысевшую землю, ломали, выдирая из рам. Ошметки холстов падали разноцветными бабочками.
– Может, не надо? – слабо спрашивала Полина, жалкая, растерянная и податливая.
– Не надо, Верочка, – вторил Полине Андрюша.
А Лера молчала. Ей было жаль и дорогих рам, и холстов, и красок. Денег-то на это все потрачено изрядно. И теперь вот жечь? Зарисовала бы белым и там, глядишь, по второму разу можно было бы использовать. Или вот отмыть, растворителем. Лера бы отмыла, попроси ее Вера. Но просьбы не последовало, а Вера, вдруг обезумев, ломала, кромсала, рвала. И разорвав последнее полотно, вдруг обессилела.
– З-зажигайте. – Она оперлась на машину и воткнула каблуки в землю, пытаясь удержаться на ногах.
– Твоему отцу это не понравится, – покачала головой
