холодные, а рука, слышь-ко, горячая, как есть живая…»
И что же Степан – за свою верность Настеньке? Да, оказывается, – «…счастья в жизни не поимел. Женился он, семью завел, дом обстроил, все как следует. Жить бы ровно да радоваться, а он невеселый стал и здоровьем хезнул (ослабел). Так на глазах и таял».
Ну и ничего хорошего: нашли потом «на руднике у высокого камня мертвый лежит, ровно улыбается… Которые люди первые набежали, сказывали, что около покойника ящерку зеленую видели, да такую большую, каких и вовсе в наших местах не бывало. Сидит будто над покойником, голову подняла, а слезы у ей так и каплют. Как люди ближе подбежали – она на камень, только ее и видели».
Чем-то очень трогали, глубоко задевали Егора эти слова – «Потому другой обещался…». Он все повторял их шепотом, будто прислушиваясь к звучавшему в них, еще невнятному для него, но уже волнующему голосу Рока. И каменные слезы Хозяйки Медной горы будто прожигали его самого…
Точно так же еще сильней, чем раньше, задевала – чем-то другим уже, чем в детстве, – попавшаяся под руку и перечитанная заново, от начала и до конца, «Малахитовая шкатулка» – тот сказ, по которому дедушка Бажов назвал всю свою книгу.
Особенно те ее страницы, где оставшаяся после умершего Степана дочь Танюшка потребовала от барина, напрашивавшегося в женихи, чтоб сначала отвез ее во дворец и показал ей царицу…
Но только в той палате, «которая малахитом тятиной работы обделана».
И когда, надев на себя все украшения из заветной малахитовой шкатулки, оказалась во дворце, – не посмотрела даже в ту сторону, где толпился народ, ожидая царицу. А сама «пошла по дворцу-то как дома». И все почему-то двинулись за ней…
«Народу набралось полным-полно, и все глаз с Танюшки не сводят, а она стала к самой малахитовой стенке и ждет… Царица вышла в комнату-то, куда назначено. Глядит – никого нет. Царицыны наушницы и доводят – турчаниновска невеста всех в малахитову палату увела. Царица поворчала, конечно, – что за самовольство! За-потопывала ногами-то. Осердилась, значит, маленько. Приходит царица в палату малахитову. Все ей кланяются, а Танюшка стоит – не шевельнется.
Царица и кричит:
– Ну-ко, показывайте мне эту самовольницу – турчаниновску невесту!
Танюшка это услышала, вовсе брови свела, говорит барину:
– Это еще что придумал! Я велела мне царицу показать, а ты подстроил меня ей показывать. Опять обман! Видеть тебя больше не хочу.
С этим словом прислонилась к стенке малахитовой и растаяла. Только и осталось, что на стенке камни сверкают, как прилипли к тем местам, где голова была, шея, руки…».
25. Москва. Лето 1968 – вторжение в Прагу
«Летом 1968 года я был в Дунино, – вспоминал Егор Гайдар. – По газетам следил за тем, как развиваются события в Чехословакии. Утром 21 августа услышал о письме безымянной группы чехословацкого руководства и об “интернациональной помощи”, которую оказывают Чехословакии войска Варшавского договора…»
