на берегу переменилась с точностью до наоборот.
От самой пристани и до замка Тинтайоль освобожденные юноши несли Тристана на руках, девушки – молодые, красивые – размахивали праздничными свежесрезанными зелеными ветками, все окна в домах украсились по обычаю роскошными тканями, вино и пиво лилось рекою, запахи жареного мяса, рыбы и лука распространялись повсюду. Торжеству корнуолльцев не видно было предела, за шумом голосов, звуками арф, звоном колокольцев, песнями и танцами, за лошадиным ржанием и радостным собачьим лаем никто не слышал долгих и жалобных стенаний ирландцев.
– О Святой Патрик, – вопрошали они, поднимая глаза к быстро бегущим по небу облакам, – за что послал ты такую беду на великую и древнюю землю Эрин?!
Так сами ирландцы называли свой остров.
В великом унынии вернулись они на корабль, оставленный в гавани Тинтайоля, погрузили на борт тело погибшего героя, меч его, возвращенный Тристаном, и ладью его, потом подняли на корабле черный парус и так, в печали и трауре, отплыли в родной Ат-Клиат и дальше – в Темру, где, конечно же, ожидала их толпа соотечественников, и сам король Гормон, и королева Айсидора, сестра Моральта, и дочка их – прекрасная белокурая принцесса Изольда, и, конечно, ждали они спутников великого рыцаря не с такими известиями и не с таким грузом.
«Груз двести», – вспомнилось вдруг Тристану, когда он смотрел на отплывающий в туман ирландский корабль. – «Черный тюльпан». Везде, везде одно и то же…»
И он внезапно понял, что и сам может очень скоро превратиться в такой вот «груз двести». Раны-то его вновь напомнили о себе. Эйфория торжественной встречи заканчивалась. Долго ли продержишься на одном энтузиазме? Лекарства, лекарства нужны ему. У него даже не оставалось сил припасть на одно колено перед любимым дядей своим и повелителем – королем Марком. Едва только юноши отпустили Тристана, он рухнул перед самым троном, и кровь обильно заструилась изо всех ран его, открывшихся по причине внезапного ослабления членов и удара о каменные плиты пола. Дальнейшее Тристан помнил в отрывках.
Раны не просто вспухали и мокли – с каждым днем они превращались во все более глубокие и страшные гниющие язвы, руки и ноги немели, тошнота и слабость накатывали волнами, есть он не мог ничего, только пить, а спал настолько худо, что перестал отличать сон от яви. Сердце Тристана то колотилось как бешеное, а то вдруг почти совсем переставало стучать. Это было похоже на медленную смерть. Ведь он даже боль едва ощущал. Мертвые не чувствуют боли, а он был уже наполовину покойником.
Впрочем, возможно, боль все-таки помогли снять целебные травы и настои. Все, что было толкового в арсенале корнуолльских лекарей, они уже использовали, но раны и не думали заживать. Вздувались, лопались, пузырились, тошнотворно сочились черной поганой кровью. И пахли, чудовищно пахли. Запах был знакомый.
«Газовая гангрена», – вспомнил Тристан. С ним уже было такое однажды. Нет, не здесь, а в Центральном военном госпитале в Моздоке. Только там были прекрасные
