вечер и всю ночь её трясло от гадливости и полного осознания того, что она легко могла заколоть этого негодяя. «Заколю, если тронет, и будь что будет», – решила она для себя, но с тех пор избегала оставаться с отчимом один на один.
Острое чувство стыда за мать испытала Марина, когда отец увидел её пьяненькую и этого ненавистного Толика. Ещё страшней была та минута, когда через два года в широко распахнутые ворота внесли мать, искалеченную и бездыханную.
– Ваша? – спросил у выбежавшей во двор Марины шедший за носилками милиционер.
– Наша, – как эхо отозвалась Марина, отталкивая от носилок брата, чтобы он не видел страшного, разбитого лица матери.
– Забирайте, в морг не повезём. Далеко. Факт смерти установлен.
Гаишник, рыжий и веснушчатый, говорил бесстрастным тоном человека, привыкшего к человеческому горю, для которого важен не сам факт смерти, а факт дорожно-транспортного происшествия.
– Мать? – спросил он у застывшей у носилок девочки. И в ответ на кивок головы сказал: – Отец жив, его отправили в больницу.
«Какой отец? Как, и отец разбился? Как мама к нему попала в машину?» – застучали в голове мысли, но сквозь них пробился настойчивый голос милиционера:
– Анатолий Чебыкин ваш отец?
– Нет, нет! – закричала девочка, и в этот момент пришло понимание того, что произошло.
Это он – этот ненавистный Толик – убил её маму, а сам остался жив и лежит где-то на чистой постели под присмотром врачей, а их мама здесь, окровавленная и с гримасой ужаса, застывшей на её лице. Её уже нет и больше никогда не будет. Носилки, двор и сам милиционер поплыли перед глазами, и земля, с начавшей желтеть осенней травой, уплыла из-под ног. Очнулась Марина от голоса соседки Алефтины:
– Чурбан ты, мент, бездушный! Ты зачем на девчонку всё это свалил? Не мог как-то поделикатней? – выговаривала она милиционеру, протирая Марине лицо мокрым полотенцем.
– Некогда мне тут деликатничать, – настаивал милиционер. – Они нарушают, а мы деликатничай, – ворчал он, уходя со двора.
«Мамы нет, – стучала в Марининой голове мысль. – Надо сообщить отцу, надо организовывать похороны».
– Сделаем всё, не волнуйся, деточка, – уговаривала соседка. – Ты лучше поплачь, легче будет. А то вся сжалась, как бы чего с тобой не случилось.
Но Марина не плакала. Только на её чистом лбу залегла взрослая складка, которая с тех давних пор всегда появлялась на её лице в тяжёлые минуты. Надо было всё сделать: вымыть маму, одеть, всё приготовить к похоронам, сообщить отцу, родственникам о случившемся горе, накормить скот, а главное – успокоить брата. Он младше, ему сложнее. Слёзы полились рекой только тогда, когда всё было позади, когда за машиной отца, которого она ждала три дня, закружилась осенняя пыль. Пока она его ждала, в душе ещё жила надежда, что он сразу заберёт их с братом к себе, что они не останутся наедине со своим горем. Он действительно
