яркую и нетривиальную постановку, и даже что тут был прямой выпад против сексменьшинств, которые тоже в своем праве, – только Шокину это было уже все равно. Он оправлялся от обширного инфаркта в городской клинической больнице. Леночка, чувствуя себя кругом виноватой, навещала его каждый день, носила печенье и апельсины. Было больно на него смотреть – он посерел, осунулся, продолжением руки его теперь была вечная капельница на металлической подпорке. А Леонид Ильич ничего, крепился. И даже шутил: «И холод и сеча ему ничего… Но примешь ты смерть от кота своего…»[3]
Леночке было совершенно не смешно.
А дело обстояло вот как. Незадолго до начала фестиваля в театр поступила новая костюмерша. Совсем молоденькая, чуть-чуть за двадцать. И, конечно, выгуливать Мерзика поручили ей, как самому бесполезному члену театральной команды. Была зима, морозы в М-ске стояли изрядные. Бедная девочка все время мерзла, как ни куталась. Она держала кошачий поводок одеревеневшими руками и приплясывала на месте, пока Мерзик тыкался по окрестным сугробам, принюхиваясь к чему-то; и она, и кот – оба чувствовали себя равно униженными. Как вышло, что поводок вдруг выпал? Бедная девочка и сама не поняла. Но когда это случилось, оглянуться не успела, а кот уже метнулся к подвальному окошку и скрылся там, волоча за собой задубевший на холоде кожаный ремешок…
Мнение труппы было однозначным: им все это порядком надоело. То есть «порядком надоело» – это было еще мягко сказано. Вернее было бы сказать, что от проклятого Мерзика все озверели. Нужно было срочно что-то делать.
– Может быть, отдадим в добрые руки? – осторожно предлагала Леночка. – В городе его любят. Неужели никто не…
– Усыпить! – визжала в ответ Полянская, топая ногами.
Полянской казалось, что она убедительна. На самом же деле выглядела в тот момент нелепо и неприлично. Режиссер, который тоже сначала склонялся усыпить кота, посмотрел на беснующуюся Полянскую и немедленно передумал. Ведь не убийцы же они были, не убийцы!
Вот только отдавать в добрые руки – это слишком, слишком долго.
На следующее утро он посадил Мерзика в коробку, коробку бросил в багажник своего старенького низко посаженного «опеля» и поехал за город.
Ехали долго. Дорога оледенела, и машину опасно заносило на поворотах. Стекла покрывались ледяной коркой, оставляя только два удивленных полукружия там, где ходили дворники; приходилось останавливаться и счищать лед, чтобы как-то наладить видимость.
Мерзик жался в темноте и скреб коробку, но выбраться не мог.
Потом свернули в какую-то просеку, проехали по ней метров сто и едва не увязли.
– Ладно, хватит, – сказал режиссер. – Выходи! – и распахнул багажник.
В коробке завозилось.
Когда она была открыта, кот пулей вылетел на улицу и спрятался под машиной.
– Вот идиот! – выругался режиссер.
Он стал выгонять кота, но тот жался
Искаженная цитата из «Песни о вещем Олеге».
