на страницы. Чай с бумаги он смахнул почти сразу, все еще кашляя, но старые каракули оказались чернильными – буквы потолстели и пустили слезу, пара строк оказалась совсем уж нестойкой и принялась терять всякий вид с угрожающей скоростью. Петличко замахал страницами в воздухе, надеясь остановить процесс, потом поднес к лицу и что было сил подул. Чернила замерли буквообразными кляксами, однако страница продолжала меняться – под буквами, как на старомодных стереооткрытках, проступила доселе незамеченная вязь кривулек и завитушек. «Опять мистика поперла!» – решил Леха, разглядывая страничку под разным углом. Строки и узоры меняли объем, уходили одно под другое и в целом производили забавное впечатление. Потом Петличко нашел такое положение, когда узор начал стремительно вытеснять буковки, он словно втянул человека в себя, как омут. Леха подумал, что теперь наверняка опять проснется в сугробе, но сделать что-либо так и не успел.
Пахло вовсе не снегом, а сырой травой, осенними листьями, или даже грибами. Леха вспомнил, как родители водили его в лес. Там, пока мама собирала грибы, он втихаря кидал в деревья нож, устраивал в буреломе засаду на фашистов, да учился у отца вязать морские узлы. Леха напряг память и шевеля пальцами вспомнил пиратский швартовочный, который развязывался одним рывком за свободный конец. «Это чтобы быстрее драпать в случае чего», – думал он в детстве. Усиленные запахами воспоминания были необычайно яркими, открывать глаза не хотелось, почему-то не мерзли ноги, и Леха подумал, что сатанинский блокнот закинул его в сентябрь. В нос залетела соринка, он чихнул, сел и огляделся.. Лес оказался редким и старым, в проплешинах, небо источало мелкую изморось, метрах в трех, растопырив черные с рыжим шпалы уходила в поворот просеки железнодорожная колея – давно не езженная, с щетиной жесткой ржавой травы. Иных признаков человека, кроме как железной дороги, не наблюдалось. Петличко, изрядно уставший удивляться, встал, отряхнул штаны, одернул сырую майку и пошел по шпалам. «И куда не пойди, – думал он, – все равно окажется, что надо было идти в другую сторону.» Минут через двадцать, когда тапки основательно промокли, вдалеке, кажется слева от рельсов, замаячила будка – не то сарай, не то ж\д касса. Темнело. Петличко прибавил шагу. Будка оказалась старой кирпичной постройкой из двух комнат. Одна с лавками, другая – с характерным окошком в стене. Зал ожидания и касса. «Нифига себе вокзал! Меньше моей кухни,» – подумал Леха, обшаривая взглядом помещения. Все ценное, если таковое было тут хоть раз в жизни, уже давно унесли, что могло сгореть – сожгли то ли бомжи, то ли дети. Почему-то уцелели доски на лавках, и Леха подумал, что точно бомжи, а на лавках спали, поэтому жечь пожалели. Вывод был прост, но Леха почему-то собой загордился.
– Ну, я тут один, поэтому пару лишних лавочек на костер изведу. Так сказать, для обогрева и душевной теплоты.
Он ловко выбил доски ногой из креплений, расщепил о железяку, сложил шалашиком и длинно выматерился, вспомнив, что спичек нет. Снаружи почти стемнело. Леха вышел, прислушался, потом залез на крышу, повертелся, всматриваясь, но ни огоньков, ни индустриального
