возникает парадоксальным образом и с другой стороны несмотря на то что абстрагирование матрицы как места имеет следствием исключение матерей, никуда не исчезает идентификация женщины как матери. И это отнимает субъективность у конкретной женщины, назойливо погружая ее в темную тайну материнского. Таким образом, комплекс метафизических диспозиций со всех сторон направлен на исключение женского как политического, то есть имеющего право на собственное высказывание. И эта ситуация запускает метафору «женщина – это место» и таким образом натурализует материнство с последующим некритическим запуском эктогенетических машин (искусственной матки) и мужской беременности только как предоставление места.
Возвращение матрицы в ее конкретной материнской функции является прибавочным захватом смысла, болезненным и иррациональным для прежней модели. Возвращение конкретности материнского полемизирует с абстрактным толкованием матрицы как пространства, соотносимого с понятием «ничто». Матрица это не символическая разметка по типу большого Другого как отцовского языка, это этическое/политическое решение о принятии заботы и кормления. То есть матрица не враждебна, не избавляется от эмбриона, не угрожает хаосом, не действует как дикая неуправляемая стихия, она входит в культуру как материнское означающее, обещая сохранение и поддержку, приглашая к отношениям. Но такое основание для современной культуры вытеснено метафизикой Нового времени вместе с прежним понятием матрицы как беременной матки, то есть вместе с конкретным материнским смыслом, который постепенно был нейтрализован в абстрактном родительстве, а затем локализован в рациональном понимании культуры как запретов и долженствований согласно закону Отца. Таким образом, этические основания новоевропейского субъекта уже были предопределены рядом патриархальных метафизических установок, которые Люс Иригарей определила как фаллогоцентризм. Для феминистской критики матрица становится альтернативой отцовскому символическому пространству. При этом этический смысл матрицы как враждебной переопределяется как гостеприимный.
Гостеприимство
Ирина Аристархова исследует понятие гостеприимства в европейской философии. Эта идея присутствует в теории Канта как основополагающая для этики, но в ней гостеприимство устанавливается только в том случае, когда гость ведет себя по правилам дома, то есть подобающим образом. Критика Левинаса и Деррида отмечает, что в этом случае закрепляется властная роль хозяина – собственника дома, гость остается в положении зависимости. Но И. Аристархова делает еще один шаг: дом – это не собственность в смысле вещи, это место, где сам хозяин пользуется гостеприимством. Характерно, что это место обоими авторами рассматривается как создаваемое некой «феминностью». Непроизвольно Деррида и Левинас переоткрывают гостеприимство через метафизику сексуального
