из древнейших значений – «беременное животное». Тот факт, что это древнейшее употребление слова было дополнено целым рядом связанных и (кажется на первый взгляд) несвязанных значений, не просто интригует, но по-настоящему впечатляет. Впечатляет то, что накопление и умножение значений затмило и подчинило изначальную привязку матрицы к материнскому. Работая над этой книгой, я стремилась проследить культурную предрасположенность полагаться на материнское в порождении остальных значений и одновременно изымать материнское из матрицы. Таким образом, я пыталась восстановить связь между материнским и матричным, артикулированным как матричное/материнское, путем осмысления конкретных способов, посредством которых матрица задействована в философии, репродуктивных технологиях, медицине и культуре. Я использую термины «матричное/материнское», разделенные и связанные одновременно, чтобы постоянно держать в напряжении этимологическую близость между ними. Поскольку книга старается проблематизировать историческое отделение материнского от матричного, происшедшее несмотря на фундаментальную этимологическую зависимость последнего от первого, это стилистическое средство поддержания их ассоциации имеет тактическую ценность. Стратегической целью является невозможность говорения о матричном без того, чтобы одновременно не артикулировать и не вызывать ассоциации с материнским. Подобное использование позволяет провести параллель со стратегически важным взаимодействием между понятиями материнского, материального и матричного в работах Люс Иригарей[8].
Многие исследовательницы, особенно феминистские теоретики, полагают, что смешение пространства и матери через их порождающую роль (мать как место возникновения, как вместилище, которое содержит и порождает) является одним из оснований нашего культурного, философского и научного воображения. Проблема заключается в том, утверждают они, что оно «редуцирует» мать до пространства, не обращая внимания на то, что она не является «просто» жертвенным вместилищем, «мешком тканей» для ребенка. Еще более важно, что такое определение применялось для оправдания отказа матери в юридических и политических правах и производило ее через отсутствие (lack) в фаллогоцентричной и патриархальной культуре. Эта книга основывается на предыдущих исследованиях, и я начинаю с тщательного рассмотрения того, чтó Люс Иригарей называет «матереубийственным» основанием философской категории пространства. Кроме того, если мы надеемся понять историю и будущее матрицы, мы должны изменить категорию пространства, так как матричное пространство не является «данным».
Таким образом, в этой книге я утверждаю, что матрица является не только порождающей как пространство, но, в своих обновленных отношениях с материнским, порождает пространство, делает его возможным для других. Моим фокусом становится скорее то, что матрица делает, а не то, чем она является. И это обеспечивает ей значимое место в теориях
Как, например, в случае «matériel-matriciel» (Irigaray 1983, 85), переведенного Мэри Бэт Мадер на английский как «material/matrical» (материальное/матричное; Irigaray, 1999, 92), и, особенно, в тексте «Место, интервал: Чтение Аристотеля (
