на клеенке, рядом стоял тазик.
– Что, опять будем пытаться его поднять в туалет?
– Мне интересно все таки, сможешь ли ты полноценно управлять чужим телом, тем более что помех со стороны его души нет?
– В чем интерес?
– Хоть какое то разнообразие, ночь быстрее проходит. Ночью все спят, скучно.
– Зато спокойно, где твоя Эльза?
– Чуть левее, на седьмом. Вот и она, уже расчесывается. Любит стоять подолгу перед зеркалом и себя рассматривать.
– Да, великолепная банная красота, – воскликнул я, – стройный гибкий стан еще не тронутый целлюлитом. Хорошие пропорции. Бедра, грудь в меру, ну и, конечно же, бела. Личико без макияжа, просто прелесть ангельская. Поплыли дальше, а то проснусь и не полетаю больше. Волнительно для меня такое созерцание, как-нибудь специально наведаюсь. Художнику бы этому такое тело для вдохновения, любую Еву бы нарисовал без творческих мук. Вот и крыша, аж трясет всего от увиденного. А ты что, как воспринимаешь красоту женскую?
– Просто, без волнения, но часто смотрю на нее.
– Вот ведь. Сидишь, что-нибудь делаешь, ешь, спишь, любовью занимаешься с женой, а в этот момент кто-то потусторонний пялится на тебя в упор, да еще не один и все без интереса. Но вот как раз у душ человеческих неприкаянных интерес то как раз и есть и очень живой, и может даже алчный. Ну, да ладно. Я художника попробую найти, а ты к Эльзе? Пока не оделась.
Я выплыл на крышу и полетел к «Изумруду». Дом почти весь спал, я стал осматривать только светящиеся окна и почти сразу наткнулся на художника. Вся его большая студия была буквально завалена картинами, эскизами, рисунками и на многих из них было изображено лицо Настены. Но только лицо было узнаваемое, не живое. Посередине стоял большой мольберт с холстом, на котором была изображена в рост обнаженная молодая девушка. С ее плеча сползала прозрачная накидка, грудь была полуоткрыта. В левой, чуть вытянутой вперед, руке, она держала надкушенное яблоко, правой, у плеча, она пыталась сдержать сползающую накидку. Она стояла чуть вполоборота и на меня смотрела с едва заметной улыбкой повзрослевшая Настена. Но это была картина, просто картина. Голова, шея, руки, туловище были прописаны идеально. Даже накидка струилась как настоящая ткань. Но взгляд, глаза Настены были немы. Сам художник сидел за столом и сосредоточенно рисовал лицо, глаза. Весь стол был завален этими пустыми глазами.«Так вот она какая – егоЕва», – мелькнуло у меня. «Он забыл ее глаза, он не может вспомнить глаза Настены». Художник ожесточенно смахнул со стола все рисунки, встал чуть покачиваясь, подошел к шкафу, открыл его и замер. Это был бар, солидный бар. Десятка два разномастных бутылок хороших горячительных напитков искушали воспаленный мозг. Он взял бутылку «Виски», налил в стакан, отхлебнул, сморщился, захлопнул дверцу бара и со стаканом снова уселся за свой рабочий стол. Сделал еще глоток и посмотрел на стоящую картину. Встал, подошел к ней и долго смотрел ей в глаза.
– Ты думаешь, ее детские глаза тебе больше
