непристойности? умение втягивать губами клитор в стиле rhythm-&-blues? демонстрация члена на ремнях?.. Лорин затылок напряжен – она до сих пор не решила, на каком варианте остановиться, возможно, их будет несколько, комбинированных. Возможно, придется задействовать все.
Тинатин – крепкий орешек, бедная Лора.
Я почти сочувствую ей, что совсем не мешает мне вожделеть Лорин затылок, стянутый бретельками от лифчика. Хруст позвонков (я уже слышу его) отлично вписывается в джазовый мейнстрим. Но… Мне явно не хватает только хруста, бескровная смерть вовсе не кажется убедительной.
Вот оно что – кровь. Засранная кулинарными и сексуальными излишествами кровь Лоры.
Лишь она сможет меня успокоить. Умиротворить. Я жажду крови – впору вытащить из кармана полузабытый галстук Брэндона и припасть к нему пересохшим ртом. При условии, что ни Тинатин, ни мой визави у писсуара не солгали и на галстуке действительно есть черно-красные свежие пятна.
Галстук всучила мне Лора. Круг замкнулся, опасная бритва подойдет. Вопрос в том, есть ли у Лоры опасная бритва? Плевать, кухонный нож в любом случае найдется.
«Режу горло. Качественно. Недорого» – из инет-ссылок, сброшенных Пи.
Неужели я и вправду решил избавиться от Лоры таким кардинальным способом? Меня знобит, но дело вовсе не в промокшей одежде, я не такой дурак, чтобы успокаивать себя подобным образом, ни один убийца не дурак, даже несостоявшийся, утешает ли меня это или нет? Пока все напоминает игру, но не дай бог Лоре коснуться Тинатин, не губами – хотя бы пальцем…
Что она и делает.
Рука Лоры соскальзывает с переключателя скоростей и – случайно, конечно же, случайно! – накрывает руку Тинатин.
Тесак. Наверняка у Лоры есть тесак. Кухонная утварь – ее слабость. Из того немногого, что я знаю о Лоре, не касающегося ее дурацкого Хайяо, дурацких статеек и дурацкой бисексуальности: она всегда сжигает выпавшие волосы в пепельнице и коллекционирует кухонную утварь.
Тинатин и не думает убирать руку.
Но целовала-то она меня!..
Теперь это не имеет никакого значения. Ревность, банальная ревность плющит меня по сиденью, швыряет из стороны в сторону (Лора, Лора, ты ведешь чужой «Порш» не очень-то аккуратно!), на одной из сторон стоит задержаться, мне не хотелось бы, но… Кто будет спрашивать о чем-то двенадцатилетнего сопляка? Я снова кажусь себе сопляком. Двенадцатилетним. Ревность, банальная ревность сделала меня таким, теперь мне легко выпасть из собственных штанов, рукава рубашки непомерно длинны, три презерватива можно смело презентовать папаше, хотя зачем ему презервативы, он и не пользовался ими никогда; год, когда мне исполнилось двенадцать, тоже прошел под знаком ревности.
Я ревновал.
Буча Кэссиди к Санденсу Киду. Санденса Кида к Бучу Кэссиди.
«Буч Кэссиди и Санденс Кид». Первая надпись, которую я сделал мелом на задней панели платяного шкафа. Окно с одной стороны, платяной шкаф – с другой, два метра
