Пфайффер, веселая корова с выменем Памелы Андерсон – «Я занимаюсь любовью лучше, чем готовлю»… Пожалуй, мне лучше всего остановиться на ковбойской шляпе.
Холод внутри Лориного тела обжигает.
Девка. Шлюха.
Ее руки не обвивают мне затылок, глаза ее открыты, но и мои открыты. С широко открытыми глазами я разряжаюсь в нее, ее спина выгибается дугой, так вот как выглядит родео, не потерять бы шляпу. Ковбойскую.
– Как ты? – задаю я Лоре обычный для таких случаев вопрос.
– Я в порядке.
– Тебе понравилось?
– Техника 4:7, артистичность – 4:1.
Вот что будет написано в долбанутом на всю голову «Live journal»: «Сегодня перепихнулась с коллегой по работе, и что только на меня нашло? Техника – 4:7, артистичность – 4:1. На международные мы не попадаем. Памятка кающимся: не спите, где работаете, не нарушайте заповедей Христовых. Но пасаран, камарадос! Бандьераросса!»
Leave the comments.
– …Слезай с меня. Разлегся.
– Да. Прости.
Некоторое время мы лежим рядом – задранное платье, спущенные брюки.
– У тебя маленькие соски, Лора… – говорю я для того, чтобы хоть что-то сказать. – Совсем детские…
– Ты трогал детские соски? Извращенец.
– Когда ребенок был ребенком…
– Заткнись, милый. Тем более что до тебя это уже сказали.
Действительно сказали. Я и забыл, но вспомнить не составляет особого труда: Вим Вендерс, педальный конек Парижа и Техаса, я уже не в состоянии отличить кино от реальности, она подкладывается под кадр, как Лора под меня, – и ничего, кроме холода внутри. Когда ребенок был ребенком, он и тогда не видел ангелов ни в небе над Берлином, ни в любом другом небе. Когда ребенок был ребенком, он мог лицезреть только пьяного папашу и собачий поводок, на котором папаша собирался повеситься. И папашиных шлюх, таких же черно-белых, как и ангелы Вендерса; ангелы, шлюхи – все они толкутся на крохотном пятачке между Лорой и Тинатин, если Лора – шлюха, значит, Тинатин – ангел?.. Вот откуда привкус пластикового стаканчика, ангельские крылья всегда казались мне сомнительной бутафорией.
– Она ангел, Лора…
– Господи, какой же ты мудак!
Лора отворачивается, в этом повороте головы столько презрения и столько муки, что становится ясно: она думает о том же, с той лишь разницей, что шлюха – я. Прекрасный жиголо – несчастный жиголо, как раз в духе престарелого марлен-дитриховского мундштука, хотя у нее, скорее всего, припасен для меня совсем другой эпитет.
С волосами Лоры происходит что-то странное.
Мне кажется, что они растут – прямо у меня на глазах. Вытягиваются в струнку, так будет вернее. Вытягиваются в струнку, становятся на цыпочки, им явно хочется быть длиннее, достигнуть плеч, хоть в чем-то походить на волосы Тинатин.
Бедная Лора. Бедный я.
Жалость к Лоре длится не дольше секунды, потом ей на смену приходит раздражение:
