гостя, зная толкВ паузах медлительной беседы.
Но косит в окно зеленый глаз,
Не смущая нас. Мы – домоседы –
Вот и все, что оправдает нас
Накануне зимнего коварства,
Затяжных простуд и рождества.
А пока похожа на лекарство
Пущенная по ветру листва.
«Не юродствуй, ночами не плачь…»
Не юродствуй, ночами не плачь –
Я не жертва и ты не палач.
Часто думаю – пылью в кларнете
Оседают века и поют,
Проецируя чей-то уют
На недавно открытой планете.
Милый друг, наша радость скудна.
Потому и соринка одна,
Заблудившаяся, не простится
Даже тем, кто глядел дальше нас,
И прицелится в слепнущий глаз
Невраждебная певчая птица.
«Я не знаю почему…»
Я не знаю почему
Дом так нравится ему.
В самом деле, в этом доме
Он ни сердцу ни уму.
И за это он не мстит –
В доме дерево растит
И над черными ветвями
Все грустит, грустит, грустит.
Напевает день и ночь
Колыбельную, а дочь
Песню слушать не желает
И уйдет из дома прочь.
Вслед за матерью и за
Тем, что видела слеза.
Он, конечно, не подарок,
Но светлы его глаза.
И, наверно, потому
Не случится одному,
Умерев, стать частью рая –
Ни тебе и ни ему.
«Ресниц расплющенная тень…»
Ресниц расплющенная тень,
Булыжник влажный на Арбате.
Я постараюсь в первый день
Забыть о призрачном распаде
Гранитных статуй, липких рук,
Страдающих под покрывалом
Безумных крыл, чертящих круг
Побед, граничащих с провалом.
Еще не стоит вспоминать
Ни в первый день, ни часом позже
Замшелых статуй имена,
Тревожно спящие под кожей.
И сами сны, в которых крыл
Так много, что считать не стоит
Врата, которые открыл
В своем круженье астероид.
«Наш домик маялся в низине…»
Наш домик маялся в низине
Среди разбитых фонарей,
Где пролетала птицей синей
Чета счастливых снегирей.
А жили мы в двадцатом веке –
Между Хрущевым и войной
Чеченской. И о человеке
Вещал с утра эфир дневной.
Все то же солнышко белело
Над домом, тая не спеша,
Но сердце вроде не болело.
И
