что теперь говорить после банальных приветствий? Так и хотелось сказать задиристо-затейливую мудрость, показать, что теперь он живет в темпе жизни, на острие современных событий. Но крутились на языке только мелкие грубости. Навязалась на ум фраза случайного собеседника, с которым беседовали в табачной мути, посреди полночи, в квартире Апанасова. «У женщин, – говорил он, – голова работает в неизвестном науке направлении. Я с ними вообще не говорю трезвым. Просто не знаю, о чем с ними говорить… Опадаю в туман какой-то, в бездну. Ни смысла, ни совести не остается… А вот когда выпью, так слова сами просятся, даже удивляюсь себе, что нагорожу. И все, главное, в тему, все в ряд. Сижу, бывало, и сам поражаюсь, сколько отсебятины наплел, прям сукин сын, не меньше…»
И Георгий, когда пытался обыграть эту мысль в своем блоге, с вызовом захлопнул ноутбук… Слова не шли. Он даже набрал целиком распечатку того вечера, вспомнил все почти дословно. И каждое выражение вроде было к месту, но оскорбляло невыносимо. Злили все эти игры с совестью, когда пытались оправдать то, что оправдать нельзя. Ведь разврат есть разврат, и Георгий плохо понимал людей, которые не пьют и не курят, зато развратничают и смотрят на других свысока – мол, одолели дурные привычки. А разврат, может, пострашнее, чем курево и водка! Он душу разлагает, а не тело… И после этих размышлений ему снились приговоренные сны, он не мог отделаться от них, даже если бы захотел. В его сне всегда присутствовал человек с дородным чемоданом, шагающий по железнодорожным путям, пока сзади не загорятся огни, не загудит тепловоз. И он метался среди рельс, как загнанный зверь, цеплялся за перрон и не мог вылезти из этой прогорклой ямы. И просыпаясь, Георгий не мог понять, что же это ему явилось – самая что ни на есть простоволосая правда или изощренная ложь, столь обычная в снах? Чего ждать от таких снов? От такой бесцеремонной атаки на свою сущность? Он чаще бывал у Апанасова, даже обсуждал эти свои сновидения с развязной дамой, представившейся хироманткой, а оказавшейся преподавателем религиоведения. Но ничего ценного не вынес он тогда из их разговора, если не считать того, что дама предложила проводить себя до дома, а Георгий предложения не принял. Дама ему не нравилась, но Цыплухин чувствовал, что алкоголь бушует в крови и по дороге до ее дома ситуация может перемениться – и здравый разум пересилил.
В те смутные дни, когда только познакомился с Апанасовым, Цыплухин был в восторге от своей новой компании и редко бывал трезв. Они часто выходили на ночные прогулки, веселой гурьбой, с бутылками шампанского, шествовали по пустынным улицам, засыпая друг друга шутками, и вот однажды Георгий сообразил, что за две недели не было ни одного вечера, когда бы он вернулся домой трезвым. Даже больше, он стал пить пиво дома, один, чего прежде за ним не водилось. И чувствовал, что дошел до той точки абсурда, когда даже явное кажется двусмысленным – например, вечером у Апанасова они обсуждали, есть ли смысл в семейных ценностях и не придет ли человечество все-таки к узаконению оргий, как единственно верному пути интимной
