серная кислота, в которой растворяются остатки всего истинного, что вознамерилось претендовать на бессмертие. Сейчас невежество выше учености.
После каждого дежурства, докладывая профессору о поведении Оракула, Аспиранта надирало спросить: а почему, собственно, этот плешивый хиляк так уж пристально интересует медицину?
Но почему-то разговор не складывался так, чтобы вывести его на подиум откровения, и будущий ученый продолжал – через стекло – наблюдать за умалишенцем, слушая, а порой и записывая то, что он говорит.
Но однажды в психиатрическом отделении произошел потоп местного значения. Где-то лопнула какая-то труба, и больных срочно начали тасовать по местам их нового пребывания.
Так Оракул оказался в ординаторской.
Куда, естественно, перекочевал и Аспирант.
Сперва они просто молчали.
Потом, если так можно квалифицировать, молчали сложно.
То есть, обменивались мимикой.
И, наконец, Оракул спросил:
– Думаете, тут нет подслушивающих устройств?
Аспирант не ответил, а Оракул высказал предположение:
– Ну ведь вряд ли они подслушивают самих себя.
Сказав это, он погрузился в молчание.
Даже про мимику забыл. Потом вдруг спросил:
– Вы из органов?
– Нет, – простодушно сознался Аспирант.
– Если так, то я скажу вам, почему я здесь.
Аспирант, как учили, не выказал любопытства.
– Я, – сказал Оракул, – гений интуиции.
– Интересно! – вырвалось у Аспиранта.
– Было бы так, коли не стало бы тем, что есть. Меня затерзали своим непониманием. И оттого ощущение беззащитности не покидает меня ни на минуту.
– Вот вы не находите, – продолжил он, – что вырванный листок календаря всегда загадочен? А ведь там фундаментально живет историческое познание былого.
Он указал глазами:
– Перед вами календарь. Отлистайте до двадцатого марта и…
Аспирант – нервно, – но отлистал.
– Но обнаружил искомого листка!
Будущий ученый кивнул, хотя еще не пребывал в удивлении, в котором обязан был пребывать.
– А на обороте листка за двадцать первое марта написано: «Санпропускник Челдохин. – И – цифры: 2, 4, 6».
Вот тут-то и пробила Аспиранта испарина.
– Откуда вы… – замямлил было Аспирант, но Оракул его перебил:
– Я обычно выступаю со своими опытами перед редкой аудиторией. Больше провинциальной, ибо в столицу мне путь заказан.
– Почему?
– Ну это, как понимаете, – вопрос ко мне.
– И вот на одном моем выступлении в Курске, – продолжил Оракул, – кто-то из моих ассистентов спросил: «Сколько простоит вон та, – и он указал на нее, – пожарная каланча?».
И я сказал: «Тридцать минут».
И точно, через полчаса она рухнула.
Потом
