эгоизма.
Он – обрезной паузой, – видимо, обрубив какие-то подробности, сказал:
– Замечено, что на разломе веков эгоизм выходит из-под контроля человека. И еще зарождается…
В ординаторскую кто-то бесцеремонно ломанулся.
Заявился главный врач.
– Беседуете? – спросил.
– Совершенно верно! – подхватил Оракул. И уточнил: – Только – без слов.
Бармин выслушал Аспиранта более, чем внимательно. Записал в блокнот то, что считал, надо будет запомнить впредь, и сказал:
– Что же, придется приучать себя к дикой жизни.
И поскольку Аспирант до конца не понял о чем речь, пояснил:
– Давай молиться, чтобы это было не так.
А на второй день, придя на свое дежурство, Аспирант был шокирован. Теперь уже в последний раз.
Хотя, глядя со стороны, нельзя было заметить чего-то выходящего из ряда.
Санитар провел его через длинный коридор в самый конец психиатрического отделения, только вместо того, чтобы повернуть налево, поворотил в противоположную сторону.
– Ну вот, – сказал, открывая какую-то дверь, – мы и дома. И втолкнул Аспиранта в комнату без окон.
Это сдуло с его лица улыбку, с которой он постоянно проходил по этому самому коридору.
– Вот и еще одна наивность пошла по рукам.
Это санитар, кажется, сказал другому служителю психушки. А может, и ему.
Поскольку и дураку становится понятно, что грубая реальность вторглась и в его жизнь.
И на память пришел разговор, который состоялся с больничным выпивохой отставным конюхом.
– Мне жалко тебя, – сказал тот.
– Почему же? – поинтересовался Аспирант.
– Фальшивую жизнь ты влачишь.
На эту фразу не обратилось особого внимания. Мало ли что может молоть человек в пьяном виде.
За ним пришла через полчаса полустаруха с полосатой робой через левую руку. Вздохнула и произнесла:
– А не ты это все в «аквариуме» сидел?
Без подсказки Аспирант понял, что она имела в виду комнату со стеклом, которая отделяла Оракула от него в пору, когда они вели, как он теперь понял, пристальное общение.
Она подождала пока он – при ней – переоденется, и сказала:
– Хоть не святое место у нас, а пусто не бывает.
Старуха не очень аккуратно затолкала в мешок его одежду.
А он ехидно подумал: вот результат его мучительного самоучительства, того сверх, что он имел в университете. Не иначе, как черт его дернул…
Ведь размышляя о будущем психиатрии и думая открыть в ней что-то этакое, в какой только власти времени он ни оказывался. Но теперь впервые над ним давлели бесшумные, как застоявшиеся мысли, песочные часы.
Нет, их рядом не было. Но ощущение, что они есть, не проходило. И если включить чуть громче звук, можно услышать шорох времени. Продолжение той самой фальшивой жизни, на которую намекал вечно пьяный
