орали коты – такой стук, визг, рёв и шум разносились в темноте.
«Горный тролль», 1905.
…Между тем рассветало. Медленно струясь, разливался свет. Солнце согреет и обрадует всех – никого, ничего не забудет. Скорбящих и счастливых, ликующих и трусливых – всех покроет оно своими нежными поцелуями. Лучи солнца не знают ненависти…
И вот первая заря восходит над тёмной горной грядой. Словно отнялись языки у голов. Ужас охватил тролля, в диком страхе бросился он бежать, перепрыгивая горные пики и вершины. Прочь! Быстрее, спрятаться в темноте, среди золота и серебра! В бессильной ярости тролль заскрежетал зубами и до крови прикусил свои злые языки, скрючились грубые пальцы, жилы напряглись, словно стальные дуги.
И тут настигло его солнце. У тролля закружились головы, подкосились ноги, он упал и окаменел. А в это время маленький горный цветок в расщелине распускал свои лепестки с серебристыми каплями росы навстречу новому дню.
…Далеко внизу, в долине, где светятся маленькие окошки, живёт бедный народ, и терзает его страшная нужда. Зима там долгая и суровая. Слишком долгая для таких бедных людей. Только снег да ветер, ветер да снег… А наверху, на горе, так высоко, что кружится голова, застыли в камне скалящиеся гримасы! Тёмными ночами снятся они людям, пугая и угрожая.
Ведьма
Про то, что старый Чёрт рыскает по горам и долам и все подмётки себе истёр, все знают.
Но есть у него и свита. Погляди-ка на старую ведьму, притулившуюся на горном уступе; верно служит она старому Чёрту, вернее служанку ещё поискать. Жалованье у неё, правда, невелико, но она довольна. Последний раз Чёрт отплатил за носки, что она ему связала, пощекотав её в подмышке: «У-тю-тю-тю!». Щекотал до тех пор, пока у неё ноги судорогой не свело. И спросите меня, чем не достойная плата!
«А как же старик без носков-то будет, горемычный! Свяжу ему тёплые да ноские. Нелегко Чёрту нынче, почти никто и знаться с ним не желает – разве что те, на кого ему самому наплевать. Вот и приходится бегать язык на плечо из-за какой-то пары-тройки жалких душонок, да и то попадается одно барахло, годное разве что на блошином рынке торговать средь прочего хлама. Куда ни придёт, всюду ему от ворот поворот: “Не знакомы с тобой, мил человек. Извиняйте! Прощайте!” Да, уж свяжу носки бедняге, он их честно заслужил.»
«Р-р-р-р-р», – рокочет прялка.
– Да разве ты не дарила ему пару носков к Рождеству?
– Дарить-то дарила, да вот только поистрепались они изрядно – смотреть больно. А чего ж ещё ждать? Ведь шалопай какой, носится повсюду и в дождь, и в снег, и в жару, и в стужу – нет бы переобуться хоть раз. В конце концов на ногах остались одни паголенки[2]. И что вы думаете – старик стянул их пониже, а дыру пенькой замотал. Так и бегал, пока всё в клочья не изодрал.
Иллюстрация к рассказу «Ведьма» из книги «Волшебство»,1892.
И, знаешь, шерсть для чёртовых носков не простая,
Па́голенок – часть длинных носков, охватывающая голень.
