Однажды в ровенской тюрьме они все-таки ошиблись – сунули его, как обычно, не в «одиночку», а в общую камеру. К этому времени Костя чувствовал себя в пенитенциарном заведении бывалым зэком, да и вид человека, явно вкусившего все прелести сидки, которому никто никогда ничего не передавал, но который не опустился, не пал духом и ничего ни у кого не просил, внушал невольное уважение. А когда сокамерники узнали, что он, вообще говоря, московский журналист, и пострадал за ту самую пресловутую свободу, которую очень и очень усердно навязывал Запад, и сидит без суда и следствия уже восемь месяцев, это произвело на них самое сильное впечатление. Человек, который первым же вышел из камеры на волю, позвонил по номеру, который дал ему Костя, и в Москве узнали, где его искать. Ирка Пономарева сделала свое дело. Должно быть, пролила в высоких кабинетах море слез, думал Костя. Полиция, правда, скоро спохватилась, вернула его в одиночку, но было поздно. Еще две недели Костю в спешке возили по этапам. Иногда привозили и в тот же день увозили. Он успел побывать в Чернигове и Львове, даже в Береговом, но за эти две недели были задействованы такие силы, перед которыми «оранжевая» украинская власть пресмыкалась, как собака перед палкой. В прессе писали: «Германский канцлер напомнила новоиспеченному украинскому президенту о том, что политика препятствования свободе слова и прессы противоречит соглашению об ассоциации между Украиной и ЕС». Ну и много чего такого, когда любят попрекнуть слабого и зависимого. В итоге Костю постригли «под ноль», побрили, сводили в баню, дали одежду с чужого плеча на два размера больше. Выдали даже пачку сигарет, правда, Костя не курил, зато обменял ее на два стакана крепкого чая с ложкой черничного варенья.
До границы украинские спецслужбы везли его в наручниках, а передачу обставили так, словно он уголовный преступник: на голову натянули грязный черный мешок, который сдернули в самый последний момент – под прицелами фото– и телекамер, когда Ирка, повиснув у него на шее, заревела как белуга. Вышло очень трогательно и сентиментально, в стиле мыльных опер. Если бы не Ирка, он решил бы, что это еще одна из иезуитских провокаций спецслужб на глазах журналистов от «наци».
Было много шума на телевидении и в прессе, но за неделю, как обычно бывает в таких случаях, сенсация с первых страниц газет переползла в разряд текущих новостей, и постепенно о ней забыли, а на родном телевидение забыли еще раньше. Неделю Костя привыкал к цивильной жизни без решеток и без вертухаев с оселедцем на голове. Неделю мама, которая специально приехала из Кемерова, откармливала его сибирскими пельменями и котлетами. И все равно Костя вышел на работу исхудавший, как после тифа. Он стал носить джинсы сорок шестого размера и узкие пиджаки в талию. Ирке Пономаревой очень нравилось, она находила в этом некий шарм – еще бы, человек пострадал за политику! И вообще, почему-то стала называть его французом. Что наводило на некоторые размышления, но Костя не стал разбираться. Изменила так изменила, пусть даже с каким-то французом.