раз за день он порывался напрямую расспросить сестренку об ее подружке, но так и не решился. Зойка была остра на язычок, частенько мысли опережали язык, и сестренка просто «убивала» собеседника своими умозаключениями и критикой. Потом только каялась и вымаливала прощение у оскорбленных и обиженных. Все знали и не горели особым желанием становиться предметом ее шуток и намеков.
– И чего это мы молчим все время? – поинтересовалась она у него за обедом. Летом они предпочитали обедать на открытой веранде, откуда открывался вид на их улицу, утопающую в зелени и цветах.
«Вон там, напротив и чуть наискосок, и живет Олеся. Кудесница леса», – мысли по-прежнему плыли в одном направлении. А сестренке ответил:
– Он все время молчит.
Верный признак
Его одиночества.
– Что? Хокку?
– Не совсем. Это трехстишье моего знакомого. Не укладывается оно в общепринятую схему настоящего японского хокку. Вот и выдумал новый жанр. А может и не новый.
– Понятно, – она поковыряла вилкой в тарелке, откладывая в сторонку ненавистный ей жареный лук. – Значит, одиночество?
– Одиночество.
– Ни за что не поверю, что у тебя никого нет.
Илья решил «добить» сестренку, к тому же настроение способствовало наплыву из памяти поэзии знакомого:
– Я проснулся, крикнул «здравствуй»,
Но в ответ лишь тишина.
Даже эхо от меня сбежало.
– Во, дает! – Зоя, наконец-то, бросила «мучить» картошку и отложила вилку. – Только не надо тут прибедняться. Такие парни, как ты, всегда востребованы у девчонок. А ты же зачем-то ударился в поэзию, да еще с философским подтекстом.
– Я просто повзрослел, – с грустью заявил Илья.
– И поумнел? – сарказм был плохо скрыт, но Илья не отреагировал.
Он и в самом деле вдруг почувствовал, что чего-то он упустил в столь короткой жизни, безвозвратно потерял что-то доброе и милое. Осознал всей душой, и грусть обволокла его сердце.
– Юность моя пролетела.
Легко и как-то незаметно.
Я попрощаться с нею не успел.
Сказал и встал из-за стола.
* * *
Мерный перестук колес, принятый алкоголь, который на время притупил физическую боль, никак не могли сыграть роль снотворного и погрузить Арефьева в сладостные объятья сновидения. Душевная боль не ко времени проявилась, оттесняя все остальное куда-то на затворки сознания. Память дозировано выдавала яркие моменты из прошлого, словно показывая все то, что он потерял. И возможно утратил уже навсегда. Нельзя вернуть прошлое, невозможно распилить опилки. Возможно, будет другая любовь, другое счастье, другая жизнь. И будет так же светить ярко солнце, и речка отражать весь спектр, делая больно глазам. Все будет. Но уже по-новому. И не будет уже в новой жизни той, которая….
Илья
