в свои мысли, но мне стыдно, что я ни разу не пришла ей на помощь. Мне хотелось это сделать, хотелось много раз, однако я предпочитала не привлекать к себе внимания, и вот теперь ради меня она готова подставить себя под удар. Это отнюдь не говорит о слабости натуры.
Догнав ее, я пристраиваюсь рядом.
– Раньше вы с Кирстен были подругами неразлейвода.
– Все течет, – говорит она, глядя прямо перед собой.
– После твоего… – Я невольно смотрю на костяшки ее пальцев.
– Да, – отвечает она, одернув рукава.
– Мне очень жаль… что с тобой произошло такое.
– А мне как жаль, – говорит она, не отрывая глаз от затылка Кирстен. – Если у тебя достаточно ума, ты перестанешь высовываться. Ты понятия не имеешь, на что она способна.
– Зато знаешь ты, – замечаю я, надеясь услышать ответ на интересующий меня вопрос.
– Та литография даже не была моей, – чуть слышно бормочет Гертруда.
– То есть речь шла о литографии? – спрашиваю я. Все знают, что у отца Кирстен есть коллекция старинных литографий.
Гертруда стискивает зубы и опускает покрывало на глаза, давая понять, что наш разговор окончен.
И мне вспоминается поговорка, которую часто повторял мой отец. Чужая душа – потемки.
Ясно одно – Гертруде Фентон есть что скрывать.
Так что, может статься, мы с ней не такие уж разные.
Стражники ведут нас на восток и останавливаются только тогда, когда после захода солнца проходит немалое время и мы оказываемся на месте, где, по всей видимости, не раз разбивался привал. На сгнившем стволе дерева висит грязная тряпка с пятнами крови. Должно быть, минувшую ночь возвращавшиеся домой девушки провели именно здесь.
– Ставлю две монеты на дочку Спенсеров, – говорит один из стражников, метко плюнув между спицами колеса повозки.
– Можешь сразу сказать этим деньжатам «прощай», – расстилая свою скатку, ответствует другой стражник, тот, у которого темные усы. – Первой скопытится дочка Диллонов – это как пить дать.
– Та дылда?
– Ага, она. – Он криво усмехается, и в голосе его звучат уверенность и печаль. – Думаю, она не протянет и двух недель.
Пока они оценивают нас, я разглядываю их.
Эти стражники не такие, как Ханс. Сопровождение девушек к становью считается самой неуважаемой из тех работ, которые выполняет стража, стало быть, они слишком стары или слишком молоды, слишком глупы или слишком ленивы, чтобы делать что-то иное. Держатся они так, словно мы, девушки, их не интересуем, однако я вижу, что это не вполне правда. Во взглядах, которые они тайком бросают на нас, читаются такая тоска, такое отчаяние – и в то же время они ненавидят нас из-за того, что округ Гарнер отнял у них их мужское естество. Интересно, считают ли они по-прежнему, что служба в страже стоит того, чтобы согласиться на кастрацию?
Я стою у корявой сосны, растущей на одинаковом расстоянии от остальных девушек и
