жил его один родственник, в Анахайме – второй. И с тем и с другим он не виделся целую вечность. А в Сан-Хосе обитал психиатр Николя Дрю – милый такой француз, умеющий готовить кофе по-турецки.
Но Дэвид знал, что даже тут, в Америке, он себе не принадлежит, потому неведомо, как им распорядятся его хозяева. Может, вот так же, как Хога, заволокут в небо и бросят оттуда без парашюта.
У самолета их встретил крытый фургон.
Из тех, кто роился вокруг, Оутс знал двоих – полковника Джеймса Хардуэя и капитана, выходца из Австралии, Эдриана Игла.
Остальные явили собою некую серую толпу.
Когда расселись, чтобы ехать, Дитлер сказал:
– Лос – по-немецки – «давай». Интересно, чего мы тут кому-либо должны давать?
– Скоро узнаете, – с улыбкой пообещал Джеймс и, придвинувшись к Оутсу, спросил: – Вы дружили, да?
И Дэвид понял, что полковник говорит о Хоге.
– Он был хорошим парнем, – ответил Оутс. – И потому тяжело воспринимал тяготы жизни.
Они помолчали.
И вниманием опять завладел Дитлер, пересказав всем, кто тут был, как ел в Волгограде черную икру из корыта – да ложкой.
– Так вы, что, ждете преклонения перед вашим мужеством? – спросил Игл.
– Почему?
– Потому что наевшийся икры, как аллигатор, не ест полгода.
Все засмеялись, потому как именно в это время Грин аппетитно поедал сэндвичи.
– Как Россия живет? – спросил Оутса Хардуэй.
– Всяко, – ответил Дэвид. – Но главное – весело. Какую бы глупость ни творили политики, а русские – смеются. Удивительная нация!
И хотя Джеймс не задал очередного вопроса, Оутса понесло на него ответить:
– Горбачев – атеистически мудр, но, как изгнанный за веру инок, слишком наивен. Ему кажется, что коммунисты, настроенные только разрушать, способны на менее позорные деяния. И он серьезно думает, что они еще что-либо построят.
– Да, – подтвердил Хардуэй, – угрозами всему человечеству они, конечно, повредили своей репутации.
– И дело даже не в этом. Правившая партия там породила нигилизм. А фальшивые проигрывания типа свободных выборов смешили даже убежденных партийцев. Потому Горбачев сейчас воспринимается как очередной клоун, который провалится в третьем акте.
– Зато политические амбиции там на высоте.
– Конечно. Тем более когда сейчас уже явно обозначился коммунистический феодализм.
Они, наверно, еще сказали бы друг другу много всего, но фургон остановился и шофер отпер дверь.
И Оутс увидел, что их привезли в пригород Лос-Анджелеса Беверли Хиллз и высадили возле одного из роскошных особняков.
– Хэллоу! Оутс! – вскричал идущий ему навстречу толстяк Бернар Уильямс.
Был он в своих вечных подтяжках, с неизменной сигарой во рту.
– Рад вас видеть на родной земле! – патетически
