волновалась она за Лютикова.
И он заторопился.
М. долго не хотел их отпускать, уже откровенно плотоядно поглядывая на музу Нинель и предлагая им спуститься в его погреба, чтобы откушать особый нектар, сделанный им собственноручно по греческому рецепту, который М. нашел в одной из древнегреческих рукописей, а заодно и сами рукописи посмотреть, ведь занятно же глянуть, как и на чем творили современники Гомера.
Муза, заметив желание Лютикова спуститься, дерзко сказала М.:
– Ваши рукописи интересны, но нам уже пора!
М. неохотно проводил их до выхода и даже попытался на правах знакомого облобызать музу Нинель в щечку, но та не далась. С Лютиковым М. попрощался суховато, но доброжелательно:
– Приятно было поговорить с перспективным и думающим человеком. Заходите, Володя, всегда буду рад вас увидеть, и музочку не забывайте, очень она украсила наше общество, прямо розой она среди нас, сухих и колючих кактусов, смотрелась! Заходите, буду рад! – И ножкой шаркнул, и ручку Нинель галантно поцеловал, только вот смотрел вслед уходящим гостям сухо и трезво, так обычно смотрят, когда донос обдумывают!
До экспериментальной обители они летели довольно долго и неровно. Сказывалось невоздержание Лютикова. Хмель сделала поэта отчаянно смелым, и уже при прощании он вдруг неловко охватил музу обеими руками и принялся целовать. Поначалу Нинель только похохатывала и уворачивалась, а когда Лютиков проявил некоторую нескромность, даже рассердилась.
Правда, потом простила.
Простившись с музой, Лютиков пришел домой в полной восторженности чувств. Эта восторженность требовала немедленного выхода, и Лютиков, даже не присаживаясь к столу, торопливо набросал в блокноте:
Средь солнечных пятен и блеска,
В узорчатых тенях листвы,
Моя иль Христова невеста,
Сияешь глазищами ты.
Мой ангел в полуденном храме…
Кузнечиков сонных хорал…
Навечно в том кадре, как в раме,
Любовью портрет написал:
Смеешься и щуришь ресницы,
Как птичка – на ветке сидишь,
И песенкой вешней синицы
В душе моей вечно звучишь![17]
А потом уснул.
И снилась ему черная Бездна, уставившаяся на него миллионами разноцветных глаз. Глаза эти смотрели на него, не мигая, словно кто-то пытался задать ему мысленно вопрос, но счастливый Лютиков этого вопроса не слышал. Он засыпал, и все вокруг кружилось, все куда-то неслось, и слышно было, как из самых глубин Бездны кто-то хрипло и протяжно стонет: ур-ра-ци-орр!
Глава одиннадцатая
А утро принесло с собой день встреч.
Прилетели поклонники и поклонницы, о которых когда-то говорила муза.
Происходящее немного напоминало встречу детей и родителей, приехавших к ним в пионерский лагерь.
Стихи царицынского поэта Бориса Щурова. Сборник стихотворений, 1999.
