голова и уставали глаза, но я всё-таки прочёл и статью в «Голосе», и воспоминания московского репортёра, тоже найденные для меня Гулевичем. Заметки эти вряд ли бы вошли в книгу о Достоевском – случай-то получил известность только в связи с именем пострадавшего. Но была одна любопытная деталь. Я с удивлением узнал о том, как повёл себя романист в камере мирового судьи.
– Свидетель Достоевский, – сказал судья. – Вы отказываетесь от обвинения?..
– Отказываюсь…
– Очень жаль, – заметил судья, – сегодня он ударил вас, завтра ударит другого…
– Я никак не могу допустить той мысли, – сказал Достоевский, – чтобы человек в здравом уме ни с того ни с сего ударил своего ближнего кулаком по голове.
– Да он просто пьян был в стельку, – вставил своё замечание судья.
– Это напрасно-с! Пьян я не был тогда, – возразил молчавший до того времени обвиняемый босяк. – Не угодно ли вам, господин судья, спросить у свидетеля, говорил ли я им перед тем как ударить, что, мол, сытый голодному не верит?
– Эту фразу я действительно слышал тогда, – подтвердил Достоевский. – Злоба этого голодного человека нашла себе утешение в ударе кулаком по голове того прохожего, который не услышал его просьбы о помощи. Судьбе было угодно, чтобы этим прохожим оказался я, и не ропщу на это.
– А вот мы закатим его на месяц в кутузку, – громко сказал судья. – Он будет знать наперёд, как вымещать свою злобу на прохожих.
– Это дело вашей совести, – заметил Достоевский судье. – Но прошу вас принять от меня три рубля и выдать их этому человеку, когда он после отбытия наказания выйдет из тюрьмы.
И, подав судье трехрублёвую кредитку, Достоевский поклонился ему и вышел из камеры.
Впрочем, история на этом не закончилась.
«Мировой судья, г-н Трофимов, – сообщал «Голос», – разобрав дело, постановил: крестьянина Андреева за произведение шума на улице подвергнуть денежному штрафу в 16 рублей, с заменою арестом при полиции на 4 дня».
Федор Михайлович «подождал своего обидчика у подъезда и дал ему шестнадцать рублей…»
«Христианство, – подумал я, – пожалуй, именно христианство и было единственным убежищем Достоевского ото всех зол».
Через пару дней Игорь Алексеевич завёл разговор о статье в «Голосе», и я рассказал ему об одном очевидце.
В то время когда Достоевского приводили в чувство после нападения здоровенного детины, мимо на извозчике проезжал поэт-юморист Минаев. Он увидел в толпе Федора Михайловича, быстро соскочил с дрожек и подошёл к нему. Минаев, никогда и ни при каких, даже грустных обстоятельствах не умевший «удержаться от экспромта», и на этот раз остался верен себе. Обращаясь к городовому, он продекламировал:
Да, на это приключенье
Обрати-ка, брат, вниманье…
За такое преступленье
Дай ему и наказанье.
Гулевич усмехнулся, улыбка спряталась в его бороде.
– Знаете, Игорь Алексеич, ведь Достоевский как пришёл в себя,
