ты делай это, как ангел-хранитель твой, Дмитрий Донской, делал. Ведь в ночь перед битвой Куликовой князю было знамение: перед ним предстал образ святителя Николая, который предрёк ему победу. Обрадованный проявлением столь высокого заступничества, Дмитрий уверовал в успех и воскликнул, по словам летописца: «Сие вся угреша сердце мое!»
Как рассказывает житие[1]: «И, восприняв доблесть Авраама, помолившись Богу, пошел он против поганого, как древний великий князь Ярослав Владимирович, на злочестивого Мамая, второго Святополка. И встретил его в татарских полях, на Дону-реке, и сошлись полки, как сильные тучи, блеснуло оружие, как молния в дождливый день. Ратники в сече врукопашную взялись, и по долинам кровь потекла, и Дон-реки течение с кровью смешалось, и головы татарские, как камни, падали, и трупы поганых были, как дубрава посеченная.
Многие достоверно видели ангелов Божьих, помогающих христианам. И помог Бог великому князю Дмитрию Ивановичу и сродники его, святые мученики Борис и Глеб. Окаянный же Мамай побежал от лица его, треклятый Святополк к погибели устремился, нечестивый Мамай безвестно погиб. Великий же князь Дмитрий Иванович возвратился с великою победой, как прежде Моисей Амалика победив. И была тишина в Русской земле! Так враги его посрамлены были».
Пусть и мои слова, Дима, согревают сердце твоё. Знай, я мечтаю о твоей свободе. Знай, я верую: ты – не отрезанный ломоть и не вернёшься больше в колонию. А Кукуев ведь оттого и терзал душу твою словами, что сладенько жить привык. Но прости его. Слаб он и не ведает, что творит.
А ты прошел колонию и победил. Себя победил! Не сегодня, так завтра ты станешь свободным.
Приветствую в мире свободных тебя, мой милый!
Твоя Оля.
V
«Уважаемые москвичи и гости столицы, администрация Павелецкого вокзала приносит вам извинения за доставленные неудобства и напоминает, что в зале ожидания работает кинолог с собакой», – донесся до Кольчугина предупредительный голос из вокзальных динамиков.
На втором пути промычал скорый поезд. Легкий взметнулся ветер. Съела глаза прибывшим жёлтая пыль. Дмитрий вышел из вагона, поправил ремень спортивной сумки, резавший плечо, и пошёл вдоль плавящегося на солнце перрона.
– Эй, братела!
Кольчугин обернулся: Лёшка Борщ, освободившийся полгода назад и обосновавшийся в Москве, силясь улыбнуться, двигал чингисхановскими скулами покровителя.
Дмитрий опустил сумку на перрон и, улыбаясь, словно именинник, обнял приятеля. Подвижный, как ртуть, Лёшка взял мотор до общаги. Пока доехали, Лёшка закончил болтать о своем столичном житье-бытье и ждал рассказа от Кольчугина.
– Как тебе в мире свободных, братела?
– Свободных?
– Ну да, в златоглавой… А чё?
– Да так, вспомнилось… – Кольчугина придавило уныние.
На секунду-другую он замолчал, потом сказал:
– Два чувства во мне,
