жидкое и курочку… И щёб она мене ещё вчера бегала живая и здоровая.
– Вам чай с лимоном, да?
– Мене кофе без ничего.
– Щё-то ещё надо?
– Всё. Точка.
Вскоре рыжий в матроске принёс чечевичную похлёбку, жареную курицу и салат.
– Жидкое, а? – крякнул от удовольствия Гуськов.
– То, щё доктор прописал… И салатик – чистое здоровье.
– Слушайте, вы же актёр… Машков…
– Папаша, я так плохо говорю? – Актёр переложил бейсболку на другой край стола.
– Говорите хорошо и играете… Парфён Рогожин и вор Толян запомнились. Может, кисляка или пива?.. Меня Андреем Николаичем кличут.
Мужчины пожали друг другу руки.
– Я бы очень хотел есть булки, пить пиво, но не могу себе этого позволить. Это момент воспитания. Поверьте, это очень увлекательное занятие – воспитывать самого себя, – начал горячиться Машков.
– В вас есть одержимость, Владимир. Это-то мне и нравится, это передаётся на экран.
– Андрей Николаич, у меня уже были в жизни моменты, когда я относился к своей профессии достаточно легко и воздушно, пытаясь всех вокруг развлечь. Может, моя профессия тем и уникальна, что в течение жизни помимо того что приобретаешь опыт, ещё и меняешься – и внутренне, и внешне. Ты постоянно находишься в пути…
– И теперь?
– Да, и теперь. Я у Сергея Урсуляка снимаюсь.
– В Одессе съёмки-то?
– С утра в дворике на Колонтаевской работали, а вечером – в анатомическом театре.
– Это который в Валиховском переулке, напротив морга?
– Ну да, наверное.
– А что за картина-то?
– Картина маслом… «Ликвидацией» называется.
Официант принёс кофе и забрал тарелки.
– Андрей Николаич, вы, кажется, хорошо город знаете…
– Мне было восемь, когда умер Сталин. Я жил тогда в Одессе пыльной[4]…
– Так вы приезжий?
– Я из России… О Волгоградской области слышали?..
– Бывал даже.
– Ну вот… А в этих краях я в последний раз – повспоминать о былом. Недавно по Киеву бродил, не осталось там почти каштанов. Знаете, а лаврские художники – всё те же, что и полвека назад, – Гуськов по-детски улыбнулся. – Владимир, такие детали я запоминаю, ведь сам фотохудожник. Как и вы, я – человек эмоциональный. И если у меня нет чего-то определённого, за что я держусь, – это ужасно. Я просто не могу с собой справиться.
Андрей Николаевич внимательно посмотрел на Машкова и сказал:
– Вот вы хорошо, с чувством, рассуждали о булках и воспитании самого себя.
– Понять, значит, почувствовать, говорил Станиславский. Никакого другого пути в этой профессии нет.
– Ни в какой нет.
– Вы
